воды и вдыхаешь безмятежность, у тебя и в самом деле возникает впечатление, что ты где-то в иной вселенной, что город и переживаемый им кризис не существуют, а если и существуют, то очень далеко, например за границей, — что-то в этом роде.

Прогулку мы завершили, усевшись под соснами, и там Анхель принялся рассказывать о своей поездке в Сьенфуэгос. Все прошло как нельзя лучше — ему выпала прекрасная возможность пообщаться с сестренкой. Однако, и вот этого я никак не ожидала, вместо умиротворения мой ангел привез с собой тревогу. Дайани по-прежнему пребывала в печали, и эта печаль увлекала за собой все, что попадалось на ее пути, в том числе и ее брата. Единственным утешением было то, что она все еще рассматривает возможность подыскать себе жилье, чтобы жить одной. Но он все по-прежнему не понимал, что делать. Я высказала то, что пришло мне в голову: его сестре неплохо было бы обратиться к психологу. Я иначе не умею, я вообще практичная: если у тебя проблема — постарайся ее разрешить, не можешь — попроси помощи, психологи ведь для этого и существуют, не так ли? Дайани показалась мне девочкой потерянной — так, может, специалист укажет ей дорогу? Анхель расхохотался: чтобы отвести сестренку к психологу, ее придется связать, но даже если это и получится, то она скорее язык себе откусит, чем поговорит с кем-то. Единственным человеком, способным извлекать из нее слова, была Маргарита, которая — вот ведь совпадение — получила образование как раз в области психологии.

Откровенно говоря, я не была готова к возвращению призрака Маргариты в японском саду, так что откинулась назад, подперев голову руками, и продекламировала: «И принцесса молодая, и не злая, и простая, и красивая, как ты»[2] — тоном, который трудно было оценить иначе как иронический, потому что Анхель смущенно взглянул на меня и прошептал, что вовсе не собирался о ней говорить. И тут же склонился ко мне и со странным выражением на лице начал просить у меня прощения, повторяя, что у него в душе такой сумбур, что ему хотелось попасть в этот сад именно со мной, потому что со мной ему хорошо, и что я оказываю на него благотворное влияние, и что со мной он может говорить обо всем, и я — единственный человек, который знает о его личной жизни. Я внимательно посмотрела на него, а потом притянула его к себе, обнимая. «Не волнуйся», — прошептала я ему, и так мы оставались довольно долго, не произнося ни слова и только прислушиваясь к журчанию воды и голосам птиц.

Потом мы снова заговорили. Японский сад, как я уже сказала, — место мистическое: он вызывает в душе экстаз и приглашает к откровениям. И в тот день именно откровение мне и явилось, только вовсе не Божественное. Но я все равно узнала кое-что очень важное. После пары-другой шуток и поцелуев я заверила, что меня не слишком беспокоят упоминания Маргариты. Наоборот, мне очень приятно, что Анхель впускает меня в свой внутренний мир. В ответ он сказал, что чувствует себя как-то глупо, однако ему было бы в высшей степени полезно иметь возможность спокойно поговорить хоть с кем-то о своей бывшей — это тоже поможет завершить цикл. Он прилег рядом, поставив локоть в траву, а подбородок оперев на кулак. «Знаешь, что мне больше всего нравилось в Маргарите?» — спросил он. Я, естественно, не знала. И тогда он, не сводя с травы распахнутых глаз, с видом то ли комичным, то ли растерянным заявил, что Маргарита очень хорошо знала свои истоки, носила с собой свою личную историю. При этом он имел в виду не только воспоминания — это было нечто, к чему можно было прикоснуться, нечто ощутимое. «Ощутимое», — повторил он.

Маргарита хранила историю семьи матери через традиции, которые передавались из поколения в поколение. Началом всему послужило рождение девочки, нареченной именем Маргарита, дочери испанской четы, прибывшей на Кубу в XIX веке. По словам Анхеля, рождение девочки повлекло за собой решение супругов остаться, пустить корни в эту землю. Так малышка Маргарита явилась началом, началом истории. Она стала первой кубинкой в семье, и родители пожелали придать что-то особенное ее появлению на свет, то, что будет иметь значение для всех их потомков. Так родилась традиция. Традиции складываются из повторений, иногда случайных, иногда обязательных, но, так или иначе, повторений. Так вот, когда та Маргарита выходила замуж, мать передала ей то, что стало семейной реликвией, — фотопортрет, то есть первое фото всей их семьи, некую особую семейную драгоценность и воспоминания родителей. Кроме этого, чтобы традиция укоренилась, новобрачная Маргарита обязалась назвать Маргаритой свою первую дочку. Это кажется невероятным, но, по словам Анхеля, обычай так хорошо укоренился в семье, что каждая Маргарита рожала дочь, продлевая самое себя. И вот так, из поколения в поколение, в день бракосочетания каждая Маргарита получала приданое, с годами увеличивавшееся в размерах, взращивала генеалогическое древо и множила число фотографий, отпечатков эпохи и сувениров, которые имели то или иное значение в жизни родителей. Именно по этой причине, выйдя за Анхеля, Маргарита получила в свои руки наследие своего рода: имена и изображения своих предков начиная с первой Маргариты, рожденной на Кубе, — карту всей семьи.

История эта показалась мне необычайно красивой, ведь зачастую максимум, что знаешь о предках, — имена бабушек с дедушками и прадедушек с прабабушками. А дальше след почти всегда теряется — наше прошлое простирается всего на три поколения, а потом — забвение, пустота и отсутствие даже подозрения, что в человеке, вызвавшем в тебе антипатию, есть, быть может, капля и твоей крови, что он из твоей семьи. Анхель вложил в свой рассказ столько эмоций, что теперь я действительно должна признаться: в тот момент я, так или иначе, позавидовала Маргарите.

«Женщина, имеющая свою собственную личную историю, не могла быть рядовой, — заявил он, — ведь она точно знала свое место, она владела своим прошлым — целиком и полностью, и без какой-либо возможности его изменить».

Это его очаровывало, притягивало. Понимаешь? Анхель был весьма неравнодушен к тем, кого сам он называл «женщины с историей». По крайней мере, тогда. Порой мне казалось, что он совсем слетел с катушек. Как-то раз, придя к нему, я обнаружила на полу гору видеокассет. Хотела помочь навести порядок, но он бросился к кассетам, заслонил их собой и даже не позволил мне к ним прикоснуться. Вместо этого выкатил мне рассказ о своей любимой незнакомке,