он узнал об этом при их последней встрече, когда, оказавшись в Сан-Паулу, пошел к ней, надеясь на примирение, но обнаружил ее в компании бразильского жениха и вполне счастливую. После очень долгого разговора, в ходе которого он пытался уверить ее в своей любви, однако закончившегося тем, что пришлось убедиться в отсутствии ее любви к нему, они все же смогли успокоиться настолько, чтобы поговорить о другом — о будущем и о прошлом, и тогда Маргарита расплакалась и стала говорить, что реликвия уже не у нее и что исключительно по ее вине будет сломана семейная традиция. Анхель воспользовался этими слезами, чтобы обнять ее, однако кроме удовольствия от физического контакта его тоже пронзило горе. «Помнишь план по изгнанию ее призрака из моей жизни?» — спросил он. Да, это правда: Анхель мечтал вновь обрести эту реликвию и в один прекрасный день собрать все в коробку, положить туда же записку со словом «прощай» и отправить посылкой в Бразилию, — только так они обретут в душе мир, в котором столь остро нуждаются.

Анхель и вправду был ангелом. Он сказал мне, что я определенно везунчик и мне повезло носить на себе историю, и не только свою, потому что личные истории — это истории прошлого. На видеопленках его незнакомки, например, которая была немного младше нас, зафиксированы прошлые годы: черно-белое детство, предметы, движения людей, их привычки. А в случае Маргариты все это оборачивалось ужасным разрывом, ведь речь идет сразу о нескольких поколениях.

— Я и вообразить не мог, — сказал он, — насколько она гордилась тем, что владеет реликвией. — И чтобы я лучше представила себе, о чем речь, стал перечислять: фотопортрет, сделанный в одном из первых городских фотоателье, том самом, где спустя несколько лет был снят всем известный фотопортрет Хосе Марти, когда тот был еще мальчиком. — А еще там была, — сказал он, — бумага, написанная, если верить семейной легенде, итальянцем, который, поговаривают, изобрел телефон.

Когда я услышала эту фразу, меня как будто что-то кольнуло в живот.

— Ты о Меуччи говоришь? — спросила я.

И он подтвердил, что да, именно о нем. В семье Маргариты рассказывали, что родители первой Маргариты работали вместе с ним в театре и что у них оказался документ, написанный его рукой. Анхель не знал точно, изобрел ли этот тип хоть что-нибудь, но важнее был документ, созданный в то время, ведь его бумага, чернила и сам текст были из другой эпохи.

Я чуть не умерла, клянусь. Анхель продолжал говорить, но я вдруг отключилась и перестала его слышать. Знаю, что он говорил, потому что я видела, как шевелятся его губы, но я ничего больше не воспринимала, кроме фразы «итальянец, который, поговаривают, изобрел телефон». Тогда мой мозг — я, как тебе известно, математик, а нейроны математика всегда бурлят, — мои нейроны пришли в движение, вступили во взаимодействие. Я припомнила слова Эвклида, историю владелицы документа, и перед моими глазами вновь встала картинка того дня, когда мы с Эвклидом встретились на тротуаре, и изумление (только в этот момент я поняла, что это было изумление) на лице Эвклида при виде Анхеля, ту поспешность, с которой он пояснил, что этот парень был другом его сына, и как он изменился в лице, узнав, что Анхель живет один.

Эвклида, Анхеля и документ Меуччи объединяла женщина — Маргарита. Я ясно увидела всю картину. Эвклид, мой большой друг Эвклид, обожатель женщин, имел связь с женой Анхеля. Она и есть «общий знаменатель». Когда мой друг улыбался, говоря, что между ним и Анхелем существует общий знаменатель, я подумала, что он имеет в виду меня, но нет — знаменателем была Маргарита. Итак, шлюха Маргарита и есть владелица документа Меуччи. Тебе это кажется невероятным, так? Еще более невероятным это показалось мне. Из двух миллионов жителей этого города я, лично я, знала двоих, кто своими глазами видел этот документ. Невероятно. Очевидно то, что Эвклид знал, кто такой Анхель, однако не совсем понятно, хорошо ли знает Анхель, какую роль играет здесь Эвклид. И об этом, подумалось мне в ту минуту, лучше его не спрашивать.

Японцы умеют создавать сады, и, несомненно, их сады — место для медитации. Но я больше не могла сидеть на одном месте. Мне хотелось зафиксировать на бумаге все элементы задачи, чтобы еще раз спокойно их проанализировать. Когда Анхель легонько толкнул меня, спрашивая, слушаю ли я его, я поцеловала его в губы и предложила прогуляться. Мне было необходимо размять ноги.

8

Полагаю, что «эйфория» — именно то слово, которое точно описывает мое состояние после откровения, сошедшего на меня в японском саду. Я чувствовала себя как Архимед — хотелось закричать «Эврика!», хотя я еще ничего не открыла, поскольку, откровенно говоря, то, что друг мой имел связь с женой Анхеля, не слишком-то продвинуло исследование, это всего лишь еще один факт в копилку.

Среди высказываний математика Пуанкаре мне особенно нравится следующее: мы доказываем с помощью логики, но открытия совершаем интуицией. Пока что у меня была только интуиция, а теперь предстояло применить логику. Воскресенье я провела не с Анхелем. После чудесного дня в ботаническом саду я ночевала в его квартире, а утром поехала к себе, в Аламар. Воскресенья вообще склонны быть крайне длинными и медленными, как будто у воскресенья от самого себя скулы сводит. К этому обстоятельству добавилось то, что в нашей квартире все были дома. То воскресенье оказалось, несомненно, классическим: брат мой возился в своей комнате с рыболовной сетью; отчим стучал молотком на балконе, что-то ремонтируя; мама готовила обед, то и дело выбегая из кухни в гостиную, чтобы посмотреть телевизор; жена брата перебирала рис перед телевизором возле своей подруги, нашей соседки, которая тоже времени даром не теряла: красила ногти на ногах. Скороварка с фасолью громко свистела, а в клетке в углу пищали десять цыплят, которых мама пыталась выращивать, несмотря на протесты отчима, возражавшего против превращения квартиры в курятник. С цыплятами или без, дом все равно был похож на курятник. Так что всякий раз, когда мне хотелось поработать, я была вынуждена закрываться в маминой комнате. Так что в тот день я ушла в ее комнату, включила Роберта Карлоса, одного из моих любимых исполнителей, взяла бумагу и ручку и принялась анализировать элементы, которыми я располагала.

То, что Эвклид никогда не упоминал при мне о своих отношениях с женой Анхеля, казалось, с одной стороны, странным, а с другой —