в палатку отправилась, что исследования внутри Шум-горы показали полость, где вполне может поместиться погребальный саркофаг. Круто, да? Но это еще не все — там по кругу от главной камеры двенадцать полостей, ориентированных как стрелки часов! Прикинь! — глаза Стеши загорелись азартом.

— Сколько? Двенадцать? — опешила Виноградова.

— Двенадцать-двенадцать! Тебе это ни о чем не говорит?

— «…Была битва поздней осенью. Похоронили с конем и позолоченным седлом. Вместе с ним похоронили этих двенадцать человек головами по кругу…» — процитировала кусок летописи Майя. — Ты понимаешь, что это значит?

— Конечно, мы почти нашли Рюрика! — довольно ухмыльнулась Белинская.

О том, что есть вторая часть летописи, Майя благополучно промолчала.

Записи из старого дневника. 23 сентября 1866 г

Я не могу в это поверить, это просто немыслимо — все мое научное мировоззрение рухнуло, ибо в летописях, вверенных мне, я вновь обнаружил многие документы, говорящие о том, что история нашего древнего государства в официальных работах Карамзина и его последователей выдумана от начала до конца, а начинается все с легендарного Рюрика.

Лев Георгиевич Никодашин, к которому я обратился с вопросом, объяснил мне, что здесь скрыта главная тайна нашей отечественной истории. Наш народ пока еще не готов к настоящей реальной истории Древней Руси, что сейчас обнародовать эти факты никак нельзя, потому что ситуация в стране шаткая — разные мелкие политические партии и ячейки социалистов только ждут повода, чтобы развалить нашу империю, потому все эти сведения должны остаться в фондах Академии.

Все это вполне логично и правильно, но я пребываю в сомнениях. Неужто основы нашего государства настолько шатки и непрочны, что мы не можем узнать настоящую правду о себе и о своем великом прошлом?

1868 г. Санкт-Петербург

Глафира, как обычно, встала рано утром, умылась и только хотела приступить к приготовлению обильного завтрака для нескоро просыпающегося лучшего сыщика Санкт-Петербурга, как во входную дверь кто-то тихо поскребся.

Она думала, что почудилось, но шум снова повторился.

Глафира открыла входную дверь и чуть было не вскрикнула от изумления: на пороге стоял Прохор Лукьянович, держа под локоток грязного оборванного мальчишку лет семи, у которого наглые глазки воровато поглядывали по сторонам.

Вид у старика Золотого тоже был весьма потрепанный, а под правым глазом наливался сочный синяк.

Глаша тихонько ахнула — не хотелось раньше времени будить господина Свистунова, рано ему было рассказывать о своей детективной миссии.

— Прохор Лукьянович, что это с вами? — всплеснула руками девушка.

— Ничего страшного, Глафира Кузьминична. Утро доброе, мы можем с вами поговорить? Желательно без свидетелей, — старик покосился на соседские окна.

— Да-да, конечно, проходите. Вот сюда, поднимайтесь ко мне в комнату на второй этаж, — зачастила горничная, показывая дорогу.

— Только попробуй отсюда что-нибудь умыкнуть, уши откручу, — тихо, но зловеще прошептал пацану на ухо Прохор. Он увидел, как ярко блеснули наглые глазки, завидев роскошь меблированных комнат.

— Проходите-проходите, — повторила Глафира.

— Глафира Кузьминична, а мы вас… не скомпрометируем своим присутствием? — тихо спросил Золотой. — Утро раннее, а мы у вас в комнате. Может, на заднем дворе поговорим?

Глаша рассмеялась.

— Было бы перед кем компрометировать! — весело улыбнулась она. — Старый, малый — а Аристарх Венедиктович точно ревновать не будет!

Они прошли в ее скромно обставленную комнатку, и, прикрыв дверь, Глаша сказала:

— Итак, я вас внимательно слушаю. Хотя позвольте, Прохор Лукьянович, обработать ваш ушиб. У меня и мазь хорошая на травах имеется, как раз на такие случаи.

— А, пустяки это все, заживет! — Прохор выразительно покосился на мальчишку, и Глаша поняла, что украшение под глазом Золотой получил именно от пацана.

Мальчишка был чрезвычайно худ, даже тощ, грязная тряпка, которая должна была изображать что-то наподобие рубашки, болталась на нем как флаг на мачте, немытые, скомканные волосы падали на лицо, почти полностью его закрывая, только озорные умные глаза были живыми и яркими и освещались внутренним светом.

— Привет, тебя как зовут? — спросила Глафира у оборванца.

— Никак, — буркнул тот.

Лукьянович сзади стукнул его чуть пониже спины своей тростью с ажурным набалдашником.

— Как мы с тобой договаривались, голубчик, барышне нужно всю правду рассказать. У меня уже нет ни сил, ни времени тебя отлавливать по всему Сенному рынку.

— Ванька Пичуга кличут, — шмыгнул беспризорник сопливым носом.

Глаша подала ему платок, чтобы тот хоть немного обтерся, но платок тут же исчез в недрах его оборванной рубахи.

Пичуга подмигнул барышне карим глазом и даже изобразил подобие улыбки.

— Ну, ты рассказывать будешь или снова к Цыгану идти? — грозно спросил Прохор.

— Не, к Цыгану не надо. Расскажу я. Короче, второго дня на Сеньке у толстяка вытащили я и Митька Беспалый лопатник полный, котлы золотые и бумажки какие-то тухлые. Но мы себе ниче не оставили, вот те крест, тетя. Понесли все к Чалому, тот отнес вещички в ломбард.

— Какой ломбард? — спросила Глаша.

— Тут недалеко, на Лиговке, там еще еврей такой черный заправляет.

— Бумаги где?

— Все Чалому отдали, все до копеечки.

— Чалый — это кто? — обратилась горничная с вопросом к Прохору.

— Чалый — это что-то типа бригадира над шпаной. Я с ним говорил, все отнес в ломбард.

— А этого зачем сюда притащил? Сказал бы мне, в ломбард пришли, — удивилась Глаша.

— Так это не все. Цапка наш еще информацией владеет.

— Кто?

— Цапка — это Пичуга цапкой работает. На рынке что плохо лежит, они с товарищами цапают, берут и быстро убегают. Или вот из карманов тырят, моя школа. Так вот, цапка наш не все рассказал. Ну?… — он снова ткнул мальчика тростью.

Тот заерзал, но принялся рассказывать:

— В лопатнике денег было немерено, мы с Митькой думали, что Чалый нам отвалит хоть руб. А тот всего две полушки дал, — жалобно заголосил Ванька.

— Дальше что? — сурово постучал тростью по полу, но встретив настороженный взгляд Глафиры, Прохор пожал плечами.

— Мы с Митькой шли и обсуждали, как Чалый нас кинул, купили за полушку булку хлеба, поели… — Пацан снова шмыгнул носом.

— Ну?

— Ну, пошли мы вдоль набережной, тут мужик нас догоняет.

— Какой мужик? — спросила Глаша.

— Да такой мужик, обычный, одет прилично, темный плащ у него такой, с пуговицами сверкает.

— Лицо какое?

— Лица не видели, вечер поздний был, а у того шляпа на глаза была надвинута, и плащ этот темный сверху накинут.

— И что мужик? — встрял в разговор Золотой.

— Мужик спрашивает, хотим ли мы заработать. А кто не хочет-то? Правда, я ему сказал: смотря что делать надо. На всякие непотребства мы не подписываемся. Мужик сказал, что ничего