первый взгляд задача казалась невыполнимой, а мозг, измученный уже многомесячным режимом работы с постоянными недосыпаниями и вынужденными реакциями на чрезвычайные ситуации, отказывался подчиняться. Чен пытался рассуждать, споря сам с собой, и у него вдруг возникло явственное ощущение, что мозг стал похож на крупную морскую гальку. Мысли, как тяжелые мокрые голыши, были хороши и красивы каждая сама по себе, но вместе складывались не в красивую общую идею, а так и оставались нагромождением темных камней, высыхающих на солнце и болезненно стягивающих голову изнутри. Чен выбил и положил трубку, достал из деревянной хлебницы булку. Кроша хлеб на далеко выступающий над улицей подоконник, пристально, как за потенциальным противником, наблюдал за голубями, толкающими друг друга надутыми грудками. Когда булка кончилась, узор из мозговой гальки сложился. Марейкис облегченно вздохнул и закрыл окно: решение должно быть очень простое – надо лишь точно так же закрыть дверь для всех рискованных, непрогнозируемых и потому изначально опасных действий. Поменьше риска. Лишь срочные вопросы следует решать немедленно, а что требовалось от него сейчас, сию минуту? Это просто: начальник Особого отдела приказал ему разобраться с Любовью Вагнер. Необходимо понять, насколько она честна и добросовестна в своей работе. Потом следует узнать, что за сверхсекретный документ появился у японского военного атташе. Оба задания непростые, но можно попробовать объединить их в одно, и тогда один ключ может подойти к обеим дверям. Надев модное широкоплечее пальто и заботливо прикрыв шелковым кашне «чекистский орден», как называли этот знак на Лубянке, Чен водрузил на голову мягкую шляпу с большими полями, запер квартиру и отправился на Сретенку, в гости к Любе Вагнер.��Подходя к большому бывшему доходному дому в Колокольниковом переулке, он на всякий случай проверился, хотя идти за ним, кажется, было некому. Но кто знает – береженого бог бережет. Пройдя первый раз по переулку, бросил взгляд на окно. Как и уговаривались, на подоконнике комнаты Вагнер стоял горшок с белой геранью. «Хорошо, что не ирисы», – хмыкнул Чен и, убедившись, что переулок чист и из-за окон на него вроде бы никто не смотрит, не торопясь развернулся и спокойно вошел в грязный подъезд, сразу попав ногой в забытое кем-то дырявое ведро. Жестянка загрохотала, и внезапно разозлившийся Марейкис, пошире приоткрыв подъездную дверь, пнул злосчастное ведро на улицу. «Хорошо, что хоть пустое!» – подумал он и не увидел, как от грохота снялись с мест местные сизари и затрепетали крыльями в сторону общежития НКВД, примостившегося в кельях соседнего полуразрушенного Сретенского монастыря.��Выйдя обратно на свет божий через сорок минут, Марейкис снял шляпу и вытер шелковым носовым платком покрытый испариной лоб. «Характерная дамочка, как говорят господа пролетарии», – подумал он, несколько раз тяжело вздохнул, переводя дух. Стало полегче. Марейкис поднял голову, весело улыбнулся последнему осеннему солнышку, следившему за ним из-за просвета в крышах домов, которые сгрудились в переулке, и пошел по спуску к Трубной. Улыбка сползла с его лица на повороте к площади. Наклонив голову и внимательно глядя под ноги, Марейкис на самом деле расфокусировал взгляд, что позволило ему расширить сферу обзора почти до полного круга. Профессионально настроенное зрение не подвело: за ним шли. Взбудораженный после свидания с агентом «Ирис», Чен не проверился, не обратил внимания на улицу, когда вышел из подъезда. Да и кто мог следить за чекистом в Москве? Между тем стоило ему отойти всего метров на тридцать, как из старого дома, напротив того, в котором жили мать и дочь Вагнер, выскользнул неприметный типчик в кепке-восьмиклинке, матросском бушлате и смазных сапогах. Среднего роста, очень худой, со странно выпяченным вперед животиком – такие в народе называют «у петуха колено». Этот человечек с постоянно дергающимся кончиком длинного острого носа быстро зашагал за франтом в широкополой шляпе. За поворотом франт неожиданно прибавил шагу, и дергающемуся пришлось перейти почти на бег – ноги у человека в шляпе были длиннющие, а шел он ими на удивление споро и как-то необыкновенно мягко. Как будто на колесиках катился, а не шел. Так и закатился в трамвай (восьмиклинка еле успела повиснуть среди еще пары кепочек на подножке), легко спрыгнул у Арбатских ворот и покатился дальше.��Кепка была начеку и последовала за франтом. На Арбатской площади вдруг шляпа развернулась – просто передумала идти на Арбат (а что, вполне логично!) и отправилась вверх, к дому Гоголя, быстро, но не теряя достоинства, свернула во двор. Человечку в кепке пришлось набрать скорость, чтобы не потерять «пижона», как он мысленно окрестил любителя быстрой ходьбы и… как в шпионском романе столкнуться с наблюдаемым лицом к лицу. Это было крайне неприятно. Мало того, что обладатель дергающегося носа очень не любил видеть лица тех, за кем следил, предпочитая запоминать их по затылкам, так лицо этого человека оказалось ему еще и хорошо знакомо. Он видел его в разных обличиях – и спортивного вида студента рабфака, и молодого джентльмена, и военного, и кем он только его не видел. Точно одно – никогда в жизни он больше не хотел бы встретиться с этим взглядом узких, прикрытых слегка набухшими веками глаз, никогда не хотел бы видеть плотно сжатых пухлых губ и каменных напряженных скул. И хоть и не великого ума был человечек, но массы серого вещества под восьмиклинкой ему хватило, чтобы догадаться: шляпа его тоже узнала. Походка шпика изменилась: ноги стали деревянными, живот выпятился еще больше, и весь человек стал вдруг похож на персонажа итальянской сказки о деревянном мальчике. Сходство усилилось тем, что лицо под кепкой вдруг неприятно пожелтело, нос заострился и стал вдруг издавать почти змеиное шипение.��Человек в шляпе этого не видел и не слышал. Скорым шагом он пересек двор, вышел в Мерзляковский переулок, повернул направо. Шел, не оглядываясь. Дойдя до поворота на Скатертный, так же уверенно свернул в арку старого двухэтажного дома, где в коммуналках жили рабочие типографии. Человек в кепке, дойдя до арки, остановился. Несколько раз он дергался, пытался сделать шаг и войти в темное пространство, но что-то не давало ему это сделать. Наконец, цвет лица у него сменился на красный, он зло сплюнул, выругался и, развернувшись, очень быстро пошел обратно, кратчайшей дорогой отправившись на Лубянку, в НКВД.�����Глава 7. Трое���Когда странный человек в восьмиклинке, так и не решившийся доследить за Арсением Ченом до конца, спешил доложить о результатах своей миссии начальству, из такого оживленного в этот день подъезда дома в Колокольниковом переулке спешно выскочила на улицу еще одна парочка. Две миниатюрные женские фигурки, кутаясь в коротенькие, но все же с меховыми воротничками пальто, надвинув