– И что же? – спросила Макс, приподняв брови.

Маленький Люсьен с его недетской серьёзностью забавлял её.

– Чтобы мама родила мне брата, мадемуазель! У меня есть только старшие кузины, и они противные.

– Неужели? – удивилась Макс.

– Они задаваки, – сказал Люсьен. – Раньше у меня ещё был кузен Флобер. Он тоже был старше, но никогда не был задавакой! Знаете, когда дядя Жиль выгнал Флобера, мне было восемь. Я ужасно плакал, а потом тётя Кати сказала, что Флобер умер от гриппа. Он тогда учился в университете! Знаете, мадемуазель, я теперь думаю, что не буду учиться в университете! Пойду работать сразу после школы.

– Вот как, – сказала Макс, весьма заинтересованная, ведь Кати говорила, что Флобер погиб в драке, связавшись с плохой компанией. Но, видимо, семья решила, что такие подробности не для маленького Люсьена. – Может быть, поэтому твоя бабушка сказала, что ты «бедный мальчик»?

Люсьен призадумался.

– Нет, – сказал он. – Ведь я ей ещё не говорил, что не буду учиться в университете. Скорее уж мама рассказала ей о своих планах родить девчонку! Хотя откуда ей знать?

– Что ж! Спасибо за разговор! Ты очень разумный молодой человек, Люсьен Соврю, и, кажется, один из немногих, кто по-настоящему честен, – сказала Макс.

– Вы меня просто не знаете, – мальчик опустил светло-карие, действительно честные глаза, – я не очень хороший человек и часто вру маме и папе. Не хочу, чтобы они разошлись. А то они иногда… шумят.

– Кричат друг на друга? Дерутся? – спросила Макс.

– Не дерутся, что вы, папа никогда не обидит маму, – сказал Люсьен. – Но бывает, что ругаются. Папу никто не любит, кроме меня.

– Твоя любовь может значить очень много для него, – изрекла детектив, – так что говори ему это почаще.

На самом деле не верила она, что любовь кого-то там спасёт или хотя бы остановит от неверного шага. Тем более, если это Гаспар Соврю! Но ребенок не виноват, что у него такая семья. Глядишь, благие намерения не заведут его ни в какие плохие компании, как это случилось с Флобером!

Тут в бильярдную, наконец-то, заглянули Моник и Гаспар.

– Что вы тут делаете с нашим сыном? – спросила Моник, тайком вытирая глаза уголком носового платка. – Он выглядит расстроенным.

– Мы с ним разговаривали, – ответила Максис. – У вас замечательный сын, мадам Соврю. Желаю, чтобы и второй ребёнок удался таким же.

Моник поперхнулась заготовленными словами – наверняка ведь уже придумала какую-нибудь гадость для мадемуазель детектива!

– Вы же выключили артефакт памяти, детектив д`Обер? – спросил Гаспар. – И мой сын может идти?

Макс коснулась цепочки от Ракушки Памяти и кивнула.

– Выключила, – соврала она, от души надеясь, что минерал продержится ещё хотя бы несколько минут, чтобы записать что-нибудь интересное.

Не зря же Гаспар спрашивает?

– Тогда прошу вас подтвердить, что эту ночь я провел у вас. Моник ни за что не станет сердиться, если услышит от вас правду, мадемуазель детектив! Вы же такая…

И он сделал рукой невнятный жест. Какой-то такой обидный и унизительный! Как будто этим жестом показывал, что ну уж с такой-то женщиной, как Максис, никаких шашней быть не может! Не того она полёта и не той внешности, чтобы заводить с нею роман. Не успела Макс обидеться (ведь договаривались, что она просто ответит на вопрос Моник, мол, понятия не имею, где был её муж), как в бильярдную втёрся Жерар.

– Простите, извините, ох, мадам Соврю, мне так жаль, – сказал он весело и в то же время исключительно вежливо – так вежливо говорят лишь из желания уязвить. – Мне очень жаль, что мсье Соврю ошибается! Потому что этой ночью его у Макс точно не было! Ведь у неё был я! Если мадам Соврю не верит, пусть спросит у мадемуазель Максис про клетчатый плед и подушку. А! Видите, как мадемуазель покраснела?!

– Но позвольте! – взъерошился, как потрёпанный голубь, Гаспар.

– Ничего я вам не позволю, мсье Соврю! Сами объясняйте своей великолепной, прекрасной и безукоризненной супруге, где вы были, а мо… гм… Мою начальницу не впутывайте! Думаете, ее некому защищать?

А ведь защищать вот-вот настала бы пора, судя по тому, как поднимала руки с хищно загнутыми пальцами Моник. В глаза, что ли, хотела впиться? И кому – Макс или Гаспару?

– Здесь ваш сын, – напомнила Максис, – и он всё видит и слышит. Не могли бы вы…

– Хоть бы из уважения к пропавшей матери постеснялся! – выпалила Моник, глядя на мужа, но руки опустила.

– Дорогая, я всё объясню, – залебезил Гаспар. – Всё скажу, как есть… и ли как хочешь! Только ты не волнуйся, ведь ты носишь наше дитя.

Люсьен смотрел и слушал с выражением отчаяния на лице. Макс было жаль мальчика. И хотелось как следует отлупить Жерара за его глупую выходку. Отлупить и пинками выставить вон, чтобы больше не видеть!

– О, если бы мадам Орабель была здесь, – заломила руки Моник. – Она бы уж точно тебя прижучила! Негодяй!

– Маман меня обожала, – возразил Гаспар, – и она никогда никого не прижучивала.

– Она уже разок-другой собиралась лишить нас наследства, – сказала Моник. – И только Люсьен, этот маленький ангел, спас положение. И всё из-за тебя!

Гаспар понурился, обнял сына и сказал:

– Это в последний раз, клянусь! А если маман отыщется, я сам откажусь от своей доли. Пусть лучше всё получит какой-нибудь кошачий приют.

– О, вот будет нонсенс, – драматично засмеялась Моник, закатывая сильно накрашенные глаза. – Хорошо, что у нас с Люсьеном и малышом будет своя доля, отдельная от твоей! Учти, из неё ты не получишь ни единого лювре!

Ракушка бесстрастно всё записывала. И неизвестно, что ещё услышали бы присутствующие, помимо уже сказанного, если б в бильярдную не заглянул Жильбер Соврю.

– Гас, – бросил он, – Моник, достаточно. Ваш сын всё слышит, и мадемуазель детектив тоже!

– О, можно подумать, – возопила Моник и снова картинно заломила руки. – Ох, мои крошки, бедные мои крошки! Надеюсь, вы все довольны!

И, схватившись за живот, ещё не такой уж и большой, выскочила из комнаты