ребро. Его оконечность представляла собой неприступную красную стену примерно в сотне метров над нами. Лучшим обходным путем мог оказаться желоб, и, во всяком случае, он заслуживал осмотра. На обсуждение плана ушло всего лишь несколько минут, и мы снова двинулись вверх по гладким, но разбитым плитам. Когда мы приблизились к желобу, стало очевидно, что его нынешнее состояние – если не его обычная природа – довольно отталкивающее. У нас не было ни малейшего желания – без крайней необходимости – бороться с мощным потоком щебня в ровной открытой выемке и подниматься туда, где все скатится вниз по склону, как только мы туда ступим. Удобный траверс вел обратно – направо от красной стены над нами. И мы остановились на двадцать минут, чтобы перекусить черносливом и выкурить трубку. Следующие двести футов не содержали препятствий высшей сложности, но снег на наклонных уступах и угол этого наклона не располагали к вольностям. Это был требовательный участок маршрута, и, достигнув узкого гребня нашего ребра над первым серьезным препятствием, мы обнаружили, что уже 10:30 утра.

Возможно, бесполезно анализировать те быстрые смены настроения или ощущений, свойственных обычному опыту альпинистов. Для нас все может измениться в любой момент – из-за некоего инцидента в нашем приключении, из-за смены обстоятельств нашего продвижения или из-за простой передышки, когда мы собираемся вместе и анализируем наше положение.

Мы всего лишь остановились и посмотрели наверх, и я тут же осознал, что весь облик вещей, по крайней мере для меня, полностью переменился. По выражению лица Портера я понял, что для него все тоже изменилось. Его улыбка была слишком радостной, чтобы являться мрачной усмешкой, но и слишком серьезной для выражения простого веселья. Полагаю, что, глядя на свирепые скалы, мы чувствовали то же, что и охотник, увидевший своего тигра. Я имею в виду охотника-оптимиста, ведь мы, конечно, тоже ликовали. И все же у нас было не так уж много поводов для радости. За четыре часа мы прошли около 1 500 футов[122] от бергшрунда. Мы подсчитали, что до вершины нужно преодолеть еще примерно столько же, и все же впереди нас ждали большие трудности.

В нескольких шагах над нами контрфорс был зазубрен, а дальше снова вздымался в препятствие, не менее крутое, чем красная стена, которую мы обошли с фланга. Мы повернули к желобу и обнаружили камин. Нужно было протиснуться через отверстие за каменной глыбой – изнурительный труд, поскольку эта щель была покрыта льдом, и прокладывать путь требовалось крайне осторожно, чтобы не обрушить слишком большие наросты льда. Прямой проход из неглубокой полости над этим валуном был невозможен. Левая стена давала единственную надежду. К счастью, напарнику удалось подставить плечо, так что лидер смог перелезть через край на наклонную плиту наверху. Это была неприятная позиция – стоять там без особой опоры для рук, рассчитывая лишь на надежную страховку. Казалось, лишь одна крошечная трещина, идущая вертикально вверх по плите, нарушала ее ровную поверхность. К счастью, острие ледоруба можно было вогнать даже в нее. Повернув древко влево и с силой удерживая острие глубоко в трещине, ледоруб можно было закрепить достаточно надежно. Таким образом, левой рукой можно было подтянуться, а пальцы правой руки предотвращали скольжение. Без ледоруба было бы невозможно подняться по этой плите высотой около 20 футов[123]. Напарник ловко воспользовался альпинистской веревкой с петлей, длины которой хватило, чтобы он смог подтянуться. Мы все еще были, так сказать, в середине отрезка, но теперь появился выбор альтернативных маршрутов, из которых лидер выбрал худший. После подъема по вертикальным скальным отслоениям ему снова пришлось преодолевать сложную плиту на некотором расстоянии от страхующего: второй участник тащил свою ношу вверх по камину с менее суровым нравом – после трудного старта эта расщелина оказалась умеренно сговорчивой.

Мое следующее воспоминание после этих важных событий, совершенно ясно запечатленное в моем сознании вместе со знакомыми чертами нервного напряжения, – это выход из своего рода выемки, по которой мы без труда прошли над упомянутым ранее камином. Теперь мы снова оказались на гребне нашего контрфорса, прошли по выступу вправо и увидели над собой с этой стороны глубоко врезанный в стену камин, или, если можно его так назвать, вспомогательный желоб. Хотя мы приняли эту возможность с благодарными сердцами и сдержанным энтузиазмом, ни Портер, ни я даже несколько часов спустя не могли точно вспомнить, что произошло дальше. Мы согласились, что для нас это место оказалось целебным, как остров Просперо[124], и даже воздух там был сладок. Скалы были крутыми и крепкими, сколь только можно пожелать. Не раз пришлось вгонять в щели ледоруб, и требовались напряженные, но не отчаянные усилия. Воодушевленные доверием к Природе, что была к нам столь добра, счастливые и полные оптимизма, мы быстро продвинулись примерно на 200 футов[125]. Даже финальный отрезок пути, частично покрытый льдом, крутая стена с крошечными трещинами (мы оценили сложность ее прохождения как высочайшую) задержала нас всего на несколько минут, и когда в 1:15 мы снова достигли платформы на краю ребра, то гордились нашим прогрессом. Здесь мы устроили привал для ланча.

Размышления, зародившиеся на этом высоком выступе, по большей части утешали, но их омрачали два маленьких сомнения. Небо заволокло тучами, и вокруг пиков сгущался туман. Когда мы выглянули из-за угла желоба, можно было различить «сфинкса» – предположительно, одну из вершин Шармо, – холодно взиравшего на нас. Но внезапно он скрылся от нашего взора. Последние дни мы не особенно верили в подобные дурные предзнаменования. Но даже невинный туман был нежелателен, поскольку мы собирались спускаться по еще не известному нам маршруту. Второе сомнение, пожалуй, было более серьезным. В отчете Курца о восхождении Поллинджера упоминается 6–7-метровый камин. Почему же тогда там ничего не было сказано о внушительном камине, по которому мы только что поднялись? Возможно, он опечатался, написав 6–7 вместо 60–70? Такое объяснение нас совсем не устраивало. Поднимался ли Поллинджер на самом деле там же, где и мы? Курц даже не упомянул, что его отряд восходил по крутому контрфорсу. Напротив, он писал про желоб. Чем больше мы об этом думали, тем яснее становилось, что мы не следовали по маршруту первого восхождения. Какое бы душевное спокойствие ни дарила уверенность в том, что нога человека ступала там до нас, он шел другим маршрутом. Что лежит между нами и нашей целью? И продвинемся ли мы дальше? Мы рассудили, что расстояние уже не может быть слишком большим. Скоро мы это