— Сколько ж это премия? — изумилась Марина. — Сто тысяч, что ли?

— Пять, — ответила Надежда Ивановна, — две тысячи — жене на шубу отдал, одну себе оставил и две, значит, нам.

— Дела-а-а… — Марина стояла как в столбняке, глаза в одну точку, а губы в ниточку.

— Я пойду, — сказала Надежда Ивановна, — просто места себе не нахожу, куда эти деньги, кому чего покупать, как поделить.

Марина вышла из оцепенения:

— Детям ничего не говори. Испортишь их, врагами сделаешь. Ленка твоя определенно свихнется: дубленку потребует, норковую шапку. Детям — ни слова, если не хочешь их угробить.

Эти слова больно ударили Надежду Ивановну. Почему это Марина так судит о ее детях. Сама родила одного — не бог весть какая удача, институт не закончил, с первой женой разошелся, вторая невестка ребеночка родила и свекрови, как в камеру хранения, сдала: расти, корми, купай, а все равно ни про нее, ни про сына своего Марина лишнего не скажет. Чего у них плохо — значит, не повезло, чего хорошо — значит, по полным заслугам. А чем же Лена с Сашкой хуже ее сына с невесткой? С чего она им алчность такую приписывает, что свихнутся они и угробятся от этих денег?

«Завидует, — успокоила себя Надежда Ивановна. — Богатству моему завидует. Не этим тысячам, а настоящему богатству: у меня четверо, у нее один. Ее сын у нее с пенсии чуть ли не каждый месяц в долг берет, а мой — нате вам, две тысячи матери выдал и не крякнул».

* * *

— Ах ты, елки-палки, — повторял Федор Семенович, ворочаясь в широкой постели, в которой они с Надеждой Ивановной уже четвертый год спали под разными одеялами, — ах, этот Димка. Хулиган, и больше никто. Просто бомбу замедленного действия под нас подложил. Вот теперь живи и оглядывайся, где бабахнет.

— Нехорошо так про Диму, — отвечала ему Надежда Ивановна, — какая же это бомба? Если с умом, не торопиться, можно с этих денег много хорошего заиметь. Одежду можно купить. Тебе — костюм новый. Мне шубку. Не за две тысячи, конечно, такую я бы и носить не стала. Лене покупать особого ничего не будем — пару платьев к лету, туфли, кофточку хорошую, из чистой шерсти. Не люблю синтетики — трещит, искры сыплются. Сашке тоже чего-нибудь из необходимого, чтобы не портить, не баловать.

— Сашка магнитофон потребует, — прошептал Федор Семенович, — за пятьсот рублей. Он уже о нем проговаривался. А вот когда узнает про две тысячи рублей, тогда уж он, Надя, нас музыкой обеспечит. Стереофония. Куда ни сядешь — кругом музыка. А что, Надя, если эти деньги пустить в одно дело, и все? Забыть про них, будто их и не было?

— В какое дело?

— В отпуск. Диким образом. Нас четверо, Валентина с женой и сыном прихватим — семь человек, на каждого без малого по триста рублей выйдет, в аккурат на весь отпуск. Снимем домик у моря, и все вместе, одной семьей… будет что вспомнить.

— Мне будет, что вспомнить… — Голос у Надежды Ивановны засипел от огорчения. — Кто в этом домике у моря варить да посуду мыть будет? А детей кто будет мирить? Лену с Сашей да ту же Лену с Валькиным сыном?

— Ну их всех, — согласился Федор Семенович, — с ними не отдых. Одни отдыхать поедем.

Полночи они проговорили, а утром, когда Надежда Ивановна провожала на работу сына и Федора Семеновича, последний вдруг застрял в открытых дверях, вскрикнул от неожиданно пришедшего решения и скомандовал сыну:

— Иди один, так надо.

Когда дверь за сыном закрылась, Федор Семенович обратился к жене:

— Одевайся скоренько, Надя. Проводишь до трамвая, придумал я, куда эти деньги употребить.

Надежда Ивановна быстро надела плащ, завязала узлом на шее концы косынки и засеменила вниз по лестнице, догоняя мужа.

— Ты только не спорь со мной, Надя, — на ходу говорил Федор Семенович, — выслушай сначала, а потом спорь.

— Говори, зачем это мне спорить…

Трамваи в этот утренний час шли один за другим. Федор Семенович только разошелся, излагая свой замечательный план, они уже пришли к остановке, и сразу через секунду или две подошел трамвай, который увез его на работу. Но из того, что успел сказать Федор Семенович, Надежда Ивановна уловила суть: можно купить за городом участок земли с уже готовым садовым домиком и готовыми плододающими фруктовыми деревьями. Федор Семенович так именно выразился — «плододающими». Недели две назад в завкоме был разговор о том, что некоторые члены садового кооператива запустили свои участки и будет пересмотр: некоторых придется исключить и включить новых, которые вернут старым членам деньги за домики и вложенный в землю труд. Тогда Федор Семенович слушал и не слушал эти рассуждения, не мечтал он никогда быть членом кооператива, больше того — называл все эти садово-огородные страсти пережитком прошлого и великой морокой. А тут вдруг утром, когда он досматривал последний сон, что-то подбросило его вверх, тряхнуло и озарило. Он проснулся, представил «плододающую» яблоню с побеленным стволом и росой на листьях, увидел себя на крылечке садового домика босиком и без рубашки, вскинул голову — а кругом наверху голубое, до звона, небо, с жарким солнцем в сторонке — и зажмурился от счастья. За домиком на зеленой траве дымилась летняя печка. Надя варила борщ. Ленка лежала на крыше в купальнике и загорала. К обеду должны были приехать Валентин с женой и внуком. Надеяться, что привезут они к обеду что-нибудь такое, что привозят обычно гости, не приходилось, и Федор Семенович сидел на крылечке и поглядывал на часы, дожидаясь той минуты, когда самая пора подняться, чтобы попасть в сельмаг точно к одиннадцати. Впереди был длинный, полный летнего блаженства и домашних радостей субботний день, а за ним еще и воскресенье…

Все это Федору Семеновичу привиделось утром в постели. И он следил за большой стрелкой будильника, которая приближалась к цифре 12, а маленькая указывала на цифру 7. Федор Семенович упредил будильник, и тот не взорвался звоном в семь утра, вдавил пуговку звонка, поднялся с постели и забыл о своем видении. Только когда они с Сашкой уходили из дома, он вдруг вспомнил и по дороге, торопясь, кое-как рассказал о нем Надежде Ивановне.

Надежда Ивановна помахала рукой вслед уходящему трамваю, повернулась и побрела обратно. Кооперативный участок за городом не тронул ее воображение, она не стала представлять плододающую яблоню, голубое небо и Лену на крыше, а с тоской подумала о том, что Лена в субботу учится,