Мы с Лукасом обменялись неуверенными улыбками.

– Ты мыслитель, так что я лучше буду писцом, – предложил Лукас, небрежным почерком написав тему на листе линованной бумаги формата А4.

– Мыслитель? Спасибо.

Я снова улыбнулась, на этот раз ободряюще. И увидела, что лицо Лукаса просветлело. Я рылась в памяти, пытаясь отыскать какую-нибудь информацию о нем. Он появился у нас только в шестом классе и поэтому был где-то на заднем плане.

Лукас всегда носил темные майки с наполовину выцветшими картинками, брюки, заметно обтрепавшиеся от стирок, и три красные с синим веревочки в качестве браслетов. Помнится, некоторые мальчики прозвали его за это «цыган». (Но не в лицо, потому что с его старшим братом шутки плохи.) В школьной комнате отдыха он часто сидел в одиночестве, читая какой-нибудь журнал о музыке, пристроив ногу в ботинке «Доктор Мартинс» на колене.

– Я согласен с тобой насчет Хитклифа. Он скорее оборотень, нежели человек, да? – сказал Лукас.

Я вдруг осознала, что, проведя с Лукасом два года в одном здании, в одной классной комнате, ни разу не обмолвилась с ним словом. Он говорил тихо, и в голосе слышалась ирландская напевность. Мне казалось, что у него должен быть акцент. Раньше я не обращала на Лукаса никакого внимания.

– Да! Он как большая злая собака.

Лукас улыбнулся мне и принялся записывать.

– Вообще-то, меня раздражает, что Кэти должна брать всю вину на себя, – сказала я. – Она принимает неверное решение, а следующим поколениям приходится разгребать все это дерьмо.

– Наверное, если бы она приняла правильное решение, то не было бы сюжета?

Я смеюсь:

– Верно. Тогда было бы просто: «Познакомьтесь с Хитклифами». Погоди-ка, если Хитклиф – фамилия, то как же его зовут?

– Думаю, у него только имя. Как у Морисси[4].

– А может быть, он Хитклиф Хитклиф.

– Неудивительно, что он такой сердитый.

Я снова рассмеялась. Теперь понятно: Лукас молчаливый вовсе не потому, что тупой. Просто он наблюдает и слушает. Он похож на простую деревянную шкатулку: если ее открыть, то внутри обнаружишь сокровища.

– Правда, это не ее решение… – запинаясь, произнес Лукас, все еще зондируя почву между нами. – Я имею в виду, что виноваты деньги, и классовые различия, и все такое, а не она. Она считает, что слишком хороша для него – но ведь это Линтоны внушают ей эту мысль. Все меняется после несчастного случая с собакой. Может быть, вообще во всем виновата собака.

Он грыз шариковую ручку и сдержанно мне улыбался. Что-то изменилось – нет, изменилось все. Я еще не знала, что маленькие мгновения могут быть невероятно большими.

– Да. Значит, эта история о том, как любовь разрушает… – мне хотелось произвести впечатление, – неблагоприятная среда.

– А разве она разрушена? Кэти все еще преследует Хитклифа в облике призрака годы спустя. Я бы сказал, что любовь продолжается, изменив форму.

– Но это извращенная, горькая, безнадежная любовь, полная гнева и чувства вины. Он больше не может дотронуться до нее, – сказала я.

– Да.

– Похоже на моих родителей.

Мои шутки обычно имели успех, но я никогда еще так не ликовала, когда кто-то заходился от смеха. Помнится, я заметила, какие белые зубы у Лукаса. Он никогда не раскрывал рта, так что мне не доводилось их видеть прежде.

Вот как это началось. Нет, по-настоящему это началось с четырех слов, спустя три урока.

Они были написаны на линованном листе формата А4, в самом конце совместного эссе о «роли сверхъестественного». Мы передавали блокнот друг другу и писали, стараясь произвести впечатление.

Я на секунду смутилась, увидев эту рискованную фразу, затем теплая волна прихлынула к шее.

Я люблю твой смех. Х

Эта неожиданная сноска была написана синей шариковой ручкой. Она была в самом низу, так что я чуть не пропустила ее. Почему он не послал мне эсэмэску? (Мы обменялись номерами телефонов на случай, если возникнут срочные вопросы насчет Эмили Бронте.) Но я знала почему. Слова на бумаге очевидны, а эсэмэску можно отрицать в случае необходимости.

Итак, она была взаимной, эта внезапная одержимость Лукасом Маккарти. Никогда прежде со мной такого не случалось. Тем более с парнем, чья кожа была цвета морской раковины.

Если прежде я вообще не замечала Лукаса, то теперь была постоянно сосредоточена на нем. У меня развилось звериное чутье: я могла в любое время сказать, в каком углу комнаты отдыха находится Лукас, ни разу не взглянув в его сторону.

В конце концов я написала внизу дрожащей рукой:

Я тоже люблю твой. Х

В конце следующего урока я придвинула блокнот Лукасу. Мы посмотрели в глаза друг другу, затем с виноватым видом отвели взгляд. Когда блокнот вернулся ко мне, эта страница исчезла.

Раньше я гадала: как узнать, что ты влюбилась? Ведь со мной никогда этого не случалось. А сейчас любовь узнаешь сразу.

Мы находили любые предлоги, чтобы встречаться после уроков. А если была хорошая погода, мы встречались в Ботаническом саду.

Мы ходили на свидания, но на траве были разбросаны учебники в качестве фигового листка. Мне хотелось расцеловать миссис Пембертон.

Сначала мы без умолку говорили, жадно поглощая информацию. Его жизнь в Дублине, наши семьи, планы на будущее, любимая музыка, фильмы, книги. Этот серьезный, немногословный ирландский мальчик с темными волосами был полон сюрпризов. Он ничего не выставлял напоказ – ни превосходное чувство юмора, ни привлекательную внешность (которая бросалась в глаза, стоило ему выпрямиться), ни острый ум. Он был сдержанным. Я же, наоборот, была несдержанной.

Когда я говорила, он впивался в меня глазами. Он был настолько сосредоточен на мне, что я взглянула на себя другими глазами. Значит, я достойна и мне не нужно так стараться.

Когда мы встретились в третий раз, примерно через пять дней, Лукас наклонился и что-то прошептал мне на ухо насчет компании, расположившейся поблизости. Меня начало трясти. Лукас схитрил: не было никакой необходимости наклоняться. Я чувствовала, что между нами что-то происходит.

Осторожно поправив пряди, выбившиеся из моего «конского хвоста», Лукас спросил:

– У тебя настоящие волосы?

Мы зашлись от истерического смеха.

– Настоящий ли это цвет! Натуральный цвет – вот что я имел в виду. О господи…

Я вытерла слезы.

– Да, этот парик моего натурального цвета. Я прошу своего мастера делать парики того же цвета, что мои волосы.

Обессилев от смеха, Лукас сказал:

– Они красивые.

Мы пристально посмотрели друг на друга – и вот уже мы