Шрифт:
Закладка:
3
— Ты окончил дела свои, Халис? — спросила подбежавшая к слуге Авиталь.
— Осталось только хворост собрать да дрова разложить для вечернего костра, — ответил Халис.
— Гляди, какое сегодня небо ласковое! Дождя не будет, не погулять ли нам? Мы ведь с осени не бывали с тобою на той стороне холма, что там новенького? Может, у бесхвостой зайчихи детишки родились? Надо посмотреть!
— Не пришло еще время зайцам деток кормить, весна только началась, Авиталь.
— Все равно хочу туда! Пойдем, а?
— Мы ведь давеча с тобою забрели за овраг и увидали, как медведь ягоды с кустов обдирал, а потом как заревет лохматый! Не страшно тебе было, милая?
— Испугалась немного…
— Вот-вот. Матушка-то твоя не велела нам далеко уходить!
— Та сторона холма — разве далеко это?
— Да не очень далеко. Ладно, пойдем, дочка. Только от меня ни на шаг!
— Я покорливая, Халис!
— Цимбалы возьмешь с собой?
— Нет, не возьму. Лучше послушаем, о чем деревья говорят и травы шепчутся.
Халис и Авиталь стали взбираться на южный склон холма. Старик остановился на половине пути: “Дальше слишком круто для меня. Сядем здесь Авиталь, под деревом. Тепло будет, и за листьями солнце не ослепит”.
— Халис, ты нынче на охоту не ходишь. А раньше охотился? — спросила Авиталь.
— Я ведь рабом был, что прикажут — то и делал. Но охоту не любил. Жалко мне и оленей, и зайцев — всех жалко! У них своя жизнь. Одной стрелой погубишь и мать, и деток. Мать погибнет от раны, а детки — от голода, — ответил Халис.
— Так ведь львы и волки всё равно загрызут жертву свою, съедят ее. Не от стрелы, так от клыков погибнут слабые!
— Львы и волки не для забавы охотятся и убивают не по злобе.
— Да разве кровожадные звери не злые?
— Нет, Авиталь, не злые они. Зверям злоба не ведома, и ненавидеть они не умеют. А любить — любят. Видал я, как львица облизывает львят, мясо им приносит, растит, воспитывает. А свиньи лесные — как поросят полосатых своих берегут! А олени? Да что и говорить! Зависть, жадность и ненависть — это ищи у людей.
— Зато у зверей бога нет, а у людей есть. Бог взыскивает с нас добро, а за дурное наказывает — так меня отец учил. Мать же велела всегда родителя слушать — он худого не скажет, и перечить ему нельзя.
— Я в своей жизни о многих богах слыхал. В Вавилоне — один, в Халебе — другой, у вас, у иудеев — третий. Богов почитать надо, и они друг друга почитают. Таковы все боги, кроме вашего Господа — Он никакого бога, кроме себя, не признает и от людей того же требует. Ревнив Он, и прощает с трудом. Однако о богах ты лучше с отцом и с матерью говори — им видней, чему дитя учить.
— Глянь-ка, Халис, вон на тот пригорок. Видишь, трава там зашевелилась?
— Ну, вижу. Удивляюсь, ветра нет, а трава колышется!
— Колышется, потому что со словами твоими не согласна и сердится. Я слышу, трава говорит сама с собой, мол, не все звери хороши. Которые щиплют зелень с земли, те только о желудке своем помнят, а красотой пренебрегают. Шепчут травы и полевые цветы: “Мы украшаем лесную землю, а щипачи нас поедают!”
— Может, верно молвят травы и цветы. Не все то правда, что у людей на языке. А деревья о чем шелестят?
— Смотри, вон дерево на опушке! — показала Авиталь.
— В беде оно, несчастное! Один бок голый, а на другом от листьев одни жилки остались!
— Ты только видишь, а я вот слышу, как дерево это плачет. “Один бок у меня голый, потому что внизу оленята объели, а сверху мамаша-олениха листву сжевала. На мою беду, листья у меня вкусные, гусеницы другой бок разорили. Теперь умру, наверное!”
— Молодец, доченька! Жалеешь беззащитных. И я такой же. Давай-ка мы из ручья воду наносим и деревце это польем. Может, не умрет!
Запасливый Халис не расставался с заплечным мешком, а в нем разные полезные вещи сложены, и котелок среди них — вдруг пить захочется. Девочка и старик раз за разом спускались к ручью, набирали воду и поили больное дерево. Устали, вернулись на место.
— Я слышу, слышу, Халис! Дерево благодарит нас!
— Господь щедро наградил тебя, Авиталь! Ты понимаешь язык деревьев и трав. Ты хоть и маленькая еще, а дар Божий велик в тебе! Подрастешь, и еще не тем удивишь мир! Говорят ведь, если уж у птицы горло звонкое, то и перо пестрое! Жаль, я стар, и не узнаю всего. Что поделаешь? Всего в жизни никак не успеть. Умру раньше нашего с тобой дерева.
— Ты добрый, а добрые долго-долго живут, так матушка говорит. А я думаю, ты вообще не умрешь!
— Сладкие слова ты сказываешь, девочка, да только не бывает так! Хоть и знаю, что не бывает, а слышать все равно отрадно!
— Мы никогда с тобой не расстанемся. Жаль, что не взяла я цимбалы. Сыграла бы тебе что-нибудь веселое!
— Старого человека трудно развеселить. К морщинам веселость плохо пристает. А скажи-ка, Авиталь, ты и горы можешь слышать, они тоже разговаривают, как трава и деревья?
— Нет, Халис, горы разговаривать не умеют. А, может, и умеют, но так тихо, что слова их ушей моих не достигают. Зато горы думают громко.
— И тебе их мысли ведомы? — усмехнулся Халис.
— Конечно! Вот давай перейдем на другой холм, оттуда увидим Хермон. Он быстро заметит нас. Он знает, что я понимаю его, сразу станет размышлять, и я тебе расскажу, о чем его думы.
Авиталь и Халис спустились с холма, поднялись на другой. Перед ними вдали возникла огромной величины гора.
— Он заметил меня! — вскричала Авиталь, — сейчас станет думать.
— Я пока присяду, успею отдохнуть.
— Хермон думает о плохом. Будет война.
— Какая война?
— Иудеев с аммонитянами, а, может, и иудеев с иудеями.
— Кто победит? Что думает твой Хермон?
— Хермон думает, что он не знает, кто победит.
— Зато я знаю, дочка. Никто не победит. Не бывает победителей в войнах — так уж войны устроены. Ифтах другого мнения?
— Другого.
Глава 2
1
Четырнадцатилетняя Авиталь не довольствовалась, как прежде, балагурством с деревьями, травами и цветами и уж наперед ведала, о чем думают горы. Ей хотелось проникнуть в историю семьи.
Почему горячо любимые матушка и батюшка живут
