Онлайн
библиотека книг
Книги онлайн » Детективы » Презумпция невиновности - Анатолий Григорьевич Мацаков

Шрифт:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 78
Перейти на страницу:
И первым нашим учителем был Иван Тимофеевич...

В сорок седьмом во время вспашки заброшенного за годы войны участка поля на мине подорвались родители Вальки и он остался круглым сиротой. Иван Тимофеевич, уже сам к тому времени вдовец, привел Вальку в свой дом, усыновил его. А вскоре и я сам оказался без отца и матери...

Эх, Валька, Валька! Много общего, дружище, было в нашей нелегкой судьбе, как, впрочем, и у всего нашего поколения. Что же тебя толкнуло на этот отчаянный шаг?..

Машка неторопливо трусила по затянутому слоем подсохшей грязи асфальту. Тянулись по сторонам серые поля. Кое-где в низинах еще белели остатки снега, но почки на придорожных кустах и деревьях уже набухли и ждали своего часа, чтобы взорваться, выбросить клейкие молодые листочки. Пригревало солнце. Дрожало впереди над лугом зыбкое марево. Звенел невидимый в вышине жаворонок, откуда-то доносился приглушенный рокот мотора трактора. По земле уверенно шагала весна. Последняя весна в Валькиной жизни.

2

— Ну, вот и кончилась цивилизация, — оторвал меня от горестных мыслей голос Ивана Тимофеевича. — Тпру, Машка! Надевай сапоги, пройдем малость пешком: лошадь по такой грязи двух седоков не потащит.

Я огляделся. Справа от нас за деревьями виднелась колокольня Радченской церкви, по склону холма и в низине словно кто-то щедрой рукой рассыпал приземистые хаты с серыми палисадниками и жердяными заборами.

Асфальт обрывался на краю пологой впадины. Я натянул сапоги. Иван Тимофеевич критически оглядел меня и подергал вожжи:

— Но-о, Машка, пошла! Через пару километров дорога будет лучше.

Лошадь, напрягаясь, с трудом тянула утопавшую почти по ступицы колес в грязи телегу. Мы шагали рядом, тоже с трудом выдирая из липкой грязи сапоги.

— Что нового в деревне, Иван Тимофеевич? Без малого семь лет не был...

— Это мы доподлинно знаем, сколько лет ты не был в отчем краю. Шесть лет, девять месяцев и три дня, — едко усмехнулся старый учитель, и от этой усмешки мне стало не по себе. Поправляя кепку, из-под руки косо взглянул на меня. — Почему же не приезжал навестить дедовские и родительские могилы? Да и мне, старику, была бы отрада. Отпуск-то тебе ведь каждый год полагается, а? Все больше по курортам ездишь?

— Не совсем так, — смутился я. — Представьте, за годы службы только однажды довелось побывать в санатории. Все больше ездили к престарелым, больным родителям жены, в прошлом году их похоронили. Да и отпуск уже давно не доводилось полностью отгулять — отзывают или сам выхожу досрочно. Работы много...

— Оно, конечно, хватает работы для начальника уголовного розыска области, понимаю, — смягчился Иван Тимофеевич. — А что касается деревни, то захирела она окончательно. Когда-то было Мосточное селом в четыре сотни домов, а сейчас три десятка старух и стариков в нем свой век доживают. И надо признать, в ужасающем положении доживают. Магазин давно ликвидировали, автолавка бывает от случая к случаю. Сотки вспахать, лошадь у председателя не допросишься. Вот Машка нас и выручает. Три года назад купил ее, а потом и не рад был: местные и районные начальники усмотрели в этом приобретении криминал, чуть было уголовное дело на меня не завели, пытались конфисковать лошадь. Спасибо, Валентин через областное начальство отстоял Машку. Как же без лошади в деревне прожить? Посеять, убрать, дровами, продуктами запастись — разве обойдешься без лошади? Люди прямо-таки молятся на Машку...

Некоторое время шли молча. Потом Иван Тимофеевич опять заговорил:

— Вот скажи, может ли одинокая солдатская вдова Матрена Митрофановна Самусева прожить на пенсию в двадцать рублей? И не одна она такая в Мосточном. А ведь эти женщины на своем веку столько пережили! В войну потеряли мужей, хлебнули сами лиха в оккупацию, в послевоенные годы в голоде и холоде восстанавливали, поднимали колхоз, да и потом им далеко не сладко жилось, пожалуй, похуже, чем крепостным. Так разве победнело бы наше государство, если бы хоть немного облегчило их материальное положение? Ведь немного их, этих беззаветных трудяг, осталось!

Да, нашим матерям довелось испить горькую чашу. Расположенное на опушке лесного массива — партизанского края — Мосточное за годы оккупации выдержало три блокады. Село почти полностью было сожжено, разграблено. И после освобождения в колхозе не оказалось никакой техники, ни одной лошади. Землю женщины пахали на себе, вскапывали лопатами. Зерновые, как встарь, убирали серпами. Жили в землянках, работали от зари до зари, не получая за свой труд ничего. А тут еще непомерные налоги: платили за скот, птицу, за каждый куст крыжовника и вишню. Вернувшиеся с фронта мужики старались уйти из колхоза, чтобы заработать на стороне для содержания семьи. «Отходников» ловили, возвращали в колхоз, штрафовали, привлекали к уголовной ответственности.

Особенно тяжелым годом был сорок седьмой: разруха, засуха, неурожай. Не хватало самого необходимого, не было даже соли и керосина. Но страшнее всего оказался голод. Его зловещее дыхание мы почувствовали еще зимой. Кончились скудные запасы хлеба и картошки — основных продуктов питания сельского жителя.

Ранней весной, когда чуть оттаяла земля, на прошлогодних картофельных полях появились люди. Они, как грачи, медленно продвигались по освобожденным от снега пригоркам и склонам, изредка наклонялись, что-то выковыривали из земли и бросали в ведра, корзинки. Они собирали гнилую прошлогоднюю картошку. Ее потом тщательно промывали в ручье, высушивали, растирали и пекли так называемые «тошнотики». Я и сейчас еще помню их приторный, отдающий затхлой подвальной гнилью привкус. Помню и другое — постоянное чувство голода. Мы ели все, что можно было есть: молодые листья липы, щавель, козелец, стебли осоки, явора, корешки трав, но чувство голода не проходило — молодой организм требовал настоящей пищи...

Летом вздохнули свободнее: появились ягоды, грибы. А на полях созревал хотя и скудный, но все же обещавший облегчение урожай. Заколосилась рожь. Для нас, подростков, наступало самое лучшее время года. Мы срывали еще недозревшие колоски, связывали их в пучки и слегка поджаривали на костре, чтобы сгорели колючие усы и чуть распарилось зерно, его вылущивали и поедали. Потом ходили прокопченные, чумазые, но относительно сытые.

Однажды одного из нас, Сашку Алимитина, поймал полевой сторож. Сашкина семья особенно бедствовала — мать и младшая сестренка уже неделю от недоедания не вставали. Поэтому Сашка, отправляясь с нами в поле, прихватил с собой холщовую сумку, в которой, как и все мы, носил в школу учебники и тетрадки. Эту сумку он и набил колосками для матери и сестры.

Судили Сашку по первой статье только что вышедшего Указа Президиума

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 78
Перейти на страницу:

Еще книги автора «Анатолий Григорьевич Мацаков»: