с Лором, где он должен будет рассказать мне обо всём, но я уже поняла, что именно Бронвен подменила маминого — я имею в виду Агриппину — ребёнка на меня, и именно это лишило рассудка милую фейри, которую я люблю всем сердцем.

Если только Бронвен не поломала её разум для того, чтобы она держала меня — подменыша, рожденного от ворона и ведьмы из Шаббе — в секрете.

Наконец-то у меня складывается цельная картина произошедшего. Всё это кажется до ужаса логичным, и мне хочется взбежать на гору и найти Лора вместе с той прорицательницей с изуродованным лицом.

Я выпрямляюсь и так крепко сжимаю руки в кулаки, что фаланги моих пальцев белеют.

— Ладно. Идём в таверну.

Фибус моргает и говорит:

— Серьёзно?

— Да, серьёзно.

Он принимает сидячее положение и потирает ладони.

— О, теперь Сибилла мне должна.

— Должна?

— Она поспорила со мной, что ты никогда не выйдешь из своего укрытия.

— Я не прячусь.

— Ах, да, ты дуешься.

— Я не дуюсь.

Фибус улыбается.

— Стоит ли мне напомнить тебе о том, что людям не нравится, когда их друзья пребывают в меланхолии?

Он спрыгивает с кровати, идёт ко мне и протягивает руку.

— Ты ведь понимаешь, что твоя гарпия с мужским лицом вовсе не воплощение зла?

— Даже не смей принимать его сторону! Он запер меня здесь. Он меня обманул. Он использовал меня.

Я решаю опустить ту часть, где я первая решила использовать Короля воронов. Мне ещё предстоит рассказать своим друзьям о пророчестве, на которое я повелась.

А пока оно не пришлось к слову, зачем о нём вообще рассказывать?

При мысли о принце-фейри, которого я сделала королём, моё нутро закипает. И хотя Небесного короля я ненавижу сейчас больше, чем Земного, я не являюсь поклонницей Данте Регио, который бросил меня после всего того, что я для него сделала.

Данте не заслуживает ни грамма моего уважения. А что касается моей любви, то он потерял её в тот день, когда назвал меня предательницей и начал смотреть на меня, как на исчадие ада, жаждущее крови фейри.

Я даю Фибусу пять чуть более энергично, чем следовало.

— Ненавижу мужчин.

Когда он драматично вздыхает, я добавляю:

— Кроме тебя.

Он делает вид, что утирает лоб рукавом рубашки цвета зелёного яблока.

— Я даже немного разволновался.

— Я буду любить тебя всегда, если, конечно, ты не запрешь меня в каменном дворце и не бросишь там.

Его кадык опускается.

— Ты же знаешь, что, если бы я мог, я бы взял тебя с собой.

Я вынимаю свою руку из его руки.

— Пожалуйста, Фибс. Умоляю тебя. Не бросай меня здесь.

Мой голос срывается, хотя глаза остаются сухими.

Он вздыхает, после чего заключает меня в объятия.

— Ладно. Не брошу. Пока ты здесь, я останусь с тобой.

— Это не…

— … то, чего ты хочешь. Но это лучшее, что я могу сделать, если хочу сохранить при себе свои конечности.

— Они вырастут снова.

— Если только их не оторвёт железный клюв или коготь.

Я отступаю на шаг и выгибаю спину, чтобы посмотреть ему в лицо.

— Тебе угрожал Лоркан или кто-то из воронов?

— Не совсем мне.

Я сжимаю зубы.

— Послушай, ты окажешь себе медвежью услугу, если уедешь отсюда. Я слышал, что в столице очень неспокойно. Многие фейри не очень рады тому, что Марко мёртв, и что вороны вернулись.

Я бросаю взгляд на окна, которые выходят на океан и на остров Шаббе вдали. Я не сомневаюсь в том, что Лоркан заставил меня смотреть на его розовые берега в качестве наказания. По этой же причине он поместил меня в комнату, смежную со своей.

К счастью, между нашими комнатами нет двери, а каменные стены блокируют все звуки, но я готова поклясться, что чувствую его присутствие с другой стороны. Несколько раз я просыпалась посреди ночи с отчётливым ощущением того, что его жёлтые глаза сияют из тёмного угла. Если он и наносил мне нежелательные визиты, то я его пока не поймала и не слышала, чтобы он говорил со мной через эту глупую мысленную связь.

Мне хотелось бы верить в то, что он не читает мои мысли, потому что я научилась закрывать своё сознание, однако я не испытываю иллюзий. Я сомневаюсь в том, что могу помешать всемогущему оборотню, способному создавать грозы и посылать видения, проникнуть мне в голову.

Лоркану либо стало скучно наблюдать за моими неприятными мыслями, либо он занят управлением своими черноглазыми пернатыми людьми.

Неожиданно моя голова дёргается назад.

— Какого чёрта ты делаешь, Фибс?

— Расчесываю этот жуткий беспорядок у тебя на голове, пока какой-нибудь ворон не принял его за гнездо. А теперь не двигайся.

Он снова дёргает мою голову.

— И чем ты меня расчесываешь? Садовыми граблями?

— Нет, хотя мне следовало попросить их у Лоркана. Твои волосы хоть и короткие, но они невообразимо густые.

Я поворачиваю голову, оставив множество волосяных фоликул в том орудии пыток, которое решил использовать Фибус.

— Ты ничего не будешь просить у Лоркана. Ты ничего не будешь должен этому мужчине.

У Фибуса хватает ума не пытаться меня успокоить. Когда он заканчивает мучить мой скальп, он направляется в сторону грота, прилегающего к моей комнате, который кто-то переделал в шкаф.

— И что же мы наденем?

— Я не буду переодеваться.

— Капелька, ты носишь одежду Джианы уже третий день. Нам надо найти для тебя…

— Я не буду надевать эту одежду. Я не знаю, кому она принадлежала.

— Она принадлежит тебе. Лоркан приказал сшить её…

Мой гневный взгляд заставляет Фибуса прервать свои объяснения.

— Гарпия с мужским лицом приказал сшить её исключительно для тебя.

Я приподнимаю подбородок.

— Это ещё одна причина не надевать её.

Он вздыхает.

— Ну, тогда хотя бы полей себя обильно духами, потому что ты пахнешь внутренностями ракушки.

Когда я прищуриваю глаза, он добавляет:

— Но я уверен, что этот запах приятен воронам. Я слышал, что они любят моллюсков.

Я жду, когда его губы шутливо вздёрнутся. Но он остаётся подозрительно серьёзным, поэтому я решаю посетить свою личную ванную комнату, которой отказываюсь восхищаться. Каждый раз, когда я начинаю испытывать хоть капельку удивления, я его подавляю.

Я перебираю множество флаконов с ароматическими маслами в глиняном горшке, отодвигаю в сторону куски мыла с сухими травами и цветами, которые напоминают мне о том мыле, что делала и продавала бабушка.

Я откупориваю один из сосудов, и моё сердце переполняется нежностью к женщине, что вырастила меня как родную. Я ненавижу себя за то, как ушла,