XI были отмечены среди придворных, присутствовавших на большом турнире Эдуарда III в Линкольне в апреле 1348 года. Князья и дворяне Франции, Германии и Нидерландов обращались к нему как к арбитру в своих спорах, как когда-то их предшественники обращались к Эдуарду I на пике его славы[9].

Некоторые из этих людей считали, что Эдуарду III для достижения полной победы нужно было лишь использовать свои преимущества. Тем не менее, между перемирием в Кале в сентябре 1347 года и осенью 1355 года, то есть в течение восьми лет, английский король не провел ни одной крупной кампании на континенте. Он цеплялся за то, что смог захватить и удерживал. Его полководцы отбивали набеги и предпринимали собственные. Он наблюдал за тем, как война превратилась в бесформенное месиво, которое велось между небольшими отрядами не очень дисциплинированных солдат и прерывалось плохо соблюдаемыми перемириями. Причиной тому была нехватка денег — извечная проблема, которая ограничивала все его предприятия. Уолтер Киритон, лондонский финансист, чей синдикат оплатил большую часть стоимости осады Кале, потерпел крах в апреле 1349 года, став жертвой двуличия короля и собственной нечестности и жадности. Министры Эдуарда III обратились к более ортодоксальным методам государственного финансирования не только по необходимости, но и по убеждению. Долг, образовавшийся в результате кампаний середины 1340-х годов, постепенно погашался, и этот процесс продолжался и в следующем десятилетии. Дела Киритона были завершены в течение двух лет его кредиторами и поручителями. Доходы от таможни были заложены Киритону много лет назад. Эдуард III вернул контроль над ними только летом 1351 года. От сомнительных методов прошлого пришлось отказаться в пользу обычного Парламентского налогообложения. Однако Парламент мог быть требовательным. Королю пришлось пойти на компромиссы, некоторые из которых радикально повлияли на то, как до сих пор велась война. В первые месяцы 1348 года состоялись две сессии Парламента, в январе и апреле, и в обоих случаях звучали яростные протесты против финансовой практики правительства Эдуарда III и методов, с помощью которых набирались войска, реквизировались корабли и продовольствие. Были даны некоторые обещания о внесении изменений, которые в основном были выполнены. Окончательным результатом стало предоставление одной парламентской субсидии на каждый из следующих трех лет. В январе 1352 года субсидия была продлена еще на три года. Номинально эти субсидии вводились для возобновления войны. Но на практике они тратились на защиту прошлых завоеваний, погашение прошлых долгов и повседневные расходы правительства. Реальность такова, что за первые десять лет войны было израсходовано восемнадцать военных налогов и обычных государственных доходов. Пройдет несколько лет, прежде чем Англия будет в состоянии возобновить войну в любом масштабе[10].

За этой непривычной финансовой осмотрительностью скрывалось растущее осознание Эдуардом III ограниченности ресурсов своего королевства и трудности поддержки общественным мнением бесконечной войны. Многие подданные Эдуарда III полагали, что его победы при Креси и Кале означают конец военного налогообложения. Когда сборщики налогов продолжали заниматься своей работой как ни в чем не бывало, некоторые из них столкнулись с серьезным сопротивлением. Для короля восстановление его справедливых прав во Франции было делом чести, а также политических амбиций. Его поддерживало подавляющее большинство высшей знати, многие из которых извлекли из этого немалую выгоду. Однако трата стольких сил и денег, отказ от завоевания Шотландии и страдания прибрежных городов и гаваней южной Англии были высокой ценой, не оправдавшей себя в чьих-либо глазах. "Все, что я имел благодаря уму, он растратил благодаря гордости", — говорили монахи и моралисты этим "знатным мужам, смелым рыцарям, многочисленным лучникам" в Winner  and Waster (Победителе и расточителе), язвительной сатире, написанной в 1352 году[11].

Honi soit qui mal y pense (Пусть стыдится подумавший плохо об этом). Фраза, придуманная примерно в 1348 году, скорее всего, относится к военным целям Эдуарда III и их критикам, чем к подвязке какой-либо дамы. Однако эти цели были столь же загадочны, как и знаменитый девиз. Все, что можно сказать с уверенностью, это то, что амбиции короля были меньше, чем его притязания. Эдуард III претендовал на корону Франции с 1340 года, но всякий раз, когда он был достаточно силен, чтобы торговаться с противником на равных условиях, он всегда был готов обменять свои эфемерные притязания на вполне конкретные территории. Количество требуемых территорий зависело от военной ситуации в данный момент. Меньшее, что Эдуард III был готов принять, это все герцогство Аквитания в том виде, в котором оно существовало после смерти его деда в 1307 году. Это означало не только  Борделе, Ланды, долину реки Адур и ее притоков, но и Сентонж, южный Перигор и Ажене. Если король мог получить это, то хотел большего: Керси и Руэрг; Пуату; Лимузен, который Эдуард I ненадолго завоевал и потерял в конце XIII века; провинции Анжу и Мэн на западе Луары; Бретань; даже Нормандию; фактически всю западную Францию, которой Анжуйская династия правила на пике своего могущества в XII веке. Более того, статус этой территории был не менее важен, чем ее протяженность. Что бы Эдуард III ни стремился получить, он должен был обладать на этих землях полным суверенитетом, без остаточных обязательств перед французской короной, которые признавала Анжуйская династия. Это становится ясно из намеков, которые послы Эдуарда III употребляли во время бесконечных и разочаровывающих дипломатических конференций в папском дворце в Авиньоне в 1344 году, и из громких заявлений Генри Ланкастера в том же месте десять лет спустя.

Даже после величайших побед Эдуарда III в 1346 и 1356 годах он вряд ли рассчитывал стать королем Франции. Претензии на французский престол были предметом торга, средством достижения удовлетворительного урегулирования, когда придет время, и средством причинения неудобств королям из династии Валуа. Эдуард III был достаточно реалистом, чтобы понимать это. Но он также знал, что не может признать это официально. Признание того, что его королевский титул был не более чем предлогом к грубой торговле за территории, уничтожило бы его практическую ценность. Поэтому король ничего не говорил, отказываясь раскрывать то, чего он хотел, до момента, когда это казалось достижимым. Катастрофы 1330-х годов научили его терпению, а опыт помог ему лучше понять своих врагов, чем они когда-либо понимали его самого. Он редко вступал в переговоры находясь в слабой позиции, всегда предпочитая временное решение, ожидание другого года, другой кампании, другого союзника. Он укрывался в перемириях, сохраняя свои завоевания, выигрывая время, сберегая свои ограниченные ресурсы до лучшего времени.

Во Франции неудачи последнего десятилетия были восприняты с непониманием, разочарованием и, наконец, с неприкрытой яростью. Когда 30 ноября 1347 года в Париже собрались Генеральные Штаты, целью их созыва, было выяснить мнение населения о том, как следует вести войну, и подготовить почву для дальнейших тяжелых налогов, чтобы оплатить