писателем в изгнании. Отойдя от идеологии «Кнааним», он признал, что для всех областей еврейской культуры иудейская традиция является необходимой составляющей, но в Израиле все это его душит, и лишь за границей его творческая потенция реализуется свободно. В Израиле его городом был Иерусалим. Он, писавший и говоривший на иврите, любил повторять: «Язык человека — его отечество».

В 1971 — 1975 годах Таммуз занимал пост культур-атташе в Израильском посольстве в Лондоне, а потом еще несколько лет прожил в Англии, в том числе в Оксфорде, на положении писателя — гостя университета, и плодотворно занимался литературным творчеством. Тогда ряд его произведений был переведен на английский язык, и в 1983 и 1984 годах роман «Минотавр» получил престижные американские литературные премии.

В молодости Биньямин Таммуз профессионально занимался скульптурой: дома у него стоит выполненная им «Астарта», а «Ган ха-ацмаут» [«Сад независимости»] в Тель-Авиве украшает сделанная им скульптура в память о летчиках, защитниках города от воздушных налетов во Второй мировой войне. Позднее он предпочел писательство, но ему принадлежит текст ряда альбомов по израильской скульптуре, а также книги по истории израильского искусства со времен Академии художеств «Бецалель» и до 1960-х годов. Более позднее израильское искусство, за немногими исключениями, осталось ему чуждым.

Он писал стихи, рассказы и романы, увлекался и заблуждался, не был глубокомысленным, зато был наблюдательным и ловко писал на иврите. Он умер в 1989 году в Тель-Авиве.

Мировоззрение Биньямина Таммуза формировалось под влиянием событий, свидетелем которых ему довелось быть. Об этом он напрямую говорит в «самом дерзком», по мнению критики, своем романе «Яаков», и для лучшего знакомства с писателем нелишне привести оттуда несколько выдержек. Главного героя, Яакова, чья биография во многом сходна с авторской, в 1970 году в романе интервьюирует французский журналист:

«Этьен Сонье: Каково ваше личное отношение к англичанам и к арабам?

Яаков: Когда я был ребенком, я играл с арабскими детьми на улице, где жил, говорил на их языке и вместе с ними бросал камни в английского полицейского, который забредал сюда в поисках борделя. Арабы были нашими кузенами, как сказано в Библии. Они были „почти что евреями“, как говорила моя мама, тогда как англичане были чужаками во всем. Кожа у них светлая, а солнце превращало ее в красную и пылающую. Они ухаживали за еврейскими девушками, и это вызывало нашу ярость. И мы и арабы назывались „нэйтивс“, и вместе мы ненавидели англичан. Таково было положение дел до 1929 года — для старших среди нас и до 1936 года — для более молодых. В эти годы на Земле Израиля начались волнения. Эти годы сформировали во мне совершенно новое сознание. С балкона нашего дома я собственными глазами видел, как арабский продавец воды и лимонада, который годами приходил в наш квартал и зарабатывал на том, что мы были его покупателями, колол своим ножичком — тем самым ножичком, которым годами разрезал лимоны, — старого балаголу с нашей улицы, колол и колол, в лицо, в спину, в грудь, и на лице этого араба было безумное выражение восторга. С тех пор я вижу в арабе — помимо воли, противясь этому и стыдясь своего видения, — дикое и опасное дитя пустыни, на которого ни при каких обстоятельствах нельзя положиться. С тех пор прошло очень много лет. За эти годы я собственными глазами видел, как наши, мои товарищи по оружию, делали с арабами такое, что нисколько не лучше убийства старого балаголы. Я видел также, как прославленные европейцы, обладатели изысканной тысячелетней культуры, музыки и литературы, творили ужасы, во много раз превосходившие то, что делали с нами арабы в 1929 и 1936 годах. И все-таки — мне стыдно в этом признаваться — мне трудно забыть увиденное со своего балкона в годы детства…

Этьен Сонье: Последний вопрос. В течение почти двух тысячелетий евреи жили и продолжают жить внутри христианского по преимуществу мира. Какой представляется эта история в глазах нового израильтянина, который не познал ее на собственном опыте? Каково его отношение к этому христианскому миру вообще? Каково ваше отношение?

Яаков: Мое отношение, как вы только что отметили, не является результатом личного опыта. Мне кажется, что я могу кратко выразить свой ответ словами, слышанными мной от деда. О жизни моих соплеменников в христианских странах он сказал мне: евреи были экзаменом, который христиане не сумели выдержать.

Этьен Сонье: Я не понимаю. Поясните, пожалуйста.

Яаков: Видите ли, дело довольно простое. Человеку предоставляется неограниченное число возможностей отреагировать на сложные обстоятельства. Он может ответить низко или благородно, трусливо или мужественно. Ведь так? Эти качества мы называем естественными человеческими качествами. Мы говорим, например, что естественно, что человек терпеть не может чужаков и относится к ним с подозрением. Это называется ксенофобией. Эта ненависть к чужакам здесь, в Париже, прекрасно вам знакома. Иногда это отношение выражается в нетерпении официанта по отношению к американскому туристу. Только пока дело касается американцев, все не так страшно. Он всего лишь турист, который скоро уедет; и он принадлежит к великой нации, богатой и влиятельной. Но когда речь идет о еврее, который постоянно живет среди других народов, еврее, которого не защищает правительство и которого местные и прочие власти бросают на произвол беззакония, тогда совсем другое дело. Если о грубости официанта по отношению к американскому туристу можно сказать, что у такого-то официанта лопнуло терпение, то о массовой резне евреев при поддержке закона простым объяснением не отделаешься. В этом случае похоже, что мой дед был прав, когда сказал, что евреи были экзаменом, и христианский мир этого экзамена не выдержал. Жертвы были беспомощны, нападающие были могущественны. Выходит, имело место в некотором смысле свинство, не так ли?»[9]

Проблема взаимоотношения евреев диаспоры с другими народами, казалось бы, не должна была волновать последовательного «ханаанца», но она не может не волновать еврейского писателя. И Таммуз мучается, пытаясь осмыслить эти отношения, и даже, будучи во всем светским человеком, вновь и вновь обращается к первоисточнику, к Торе. Оттого и герой его, израильтянин Яаков, неотторжим от праотца Иакова, а тот, как известно, боролся с ангелом (Бытие, гл. 32) и получил имя, ставшее именем целого народа:

«Не Яаков, а Израиль имя мое. Ибо нас Ты избрал и нас Ты освятил среди всех народов[10]. Подписанный договор и явно данное обещание.

Только что же? С тех пор у других народов осталось не более двух-трех возможностей, которыми они могут отреагировать на эту действительность, суть