Шрифт:
Закладка:
II. БЕЗДОМНЫЕ: 1712–31
«Я родился в Женеве в 1712 году, сын Исаака Руссо и Сюзанны Бернар, гражданки». Последнее слово имело большое значение, ведь из двадцати тысяч жителей Женевы только шестнадцать сотен имели имя и права гражданина, и это должно было войти в историю Жан-Жака. Его семья была французского происхождения, но поселилась в Женеве с 1529 года. Его дед был кальвинистским священником; внук оставался в основном кальвинистом во всех странствиях своей веры. Отец был часовых дел мастером, мнительным и непостоянным, женитьба которого (1704) принесла ему приданое в шестнадцать тысяч флоринов. После рождения сына Франсуа он оставил жену (1705) и отправился в Константинополь, где пробыл шесть лет. Затем он вернулся, по неизвестным причинам, и «я был печальным плодом этого возвращения».8 Мать умерла от послеродовой лихорадки через неделю после рождения Жан-Жака. «Я появился на свет с такими слабыми признаками жизни, что не было надежды сохранить меня»; тетя выхаживала и спасла его, за что, по его словам, «я безропотно прощаю вас». Тетя хорошо пела и, возможно, привила ему устойчивый вкус к музыке. Он был очень развит и вскоре научился читать, а поскольку Исаак любил романы, отец и сын вместе читали романы, оставшиеся в маленькой библиотеке матери; Жан-Жак воспитывался на смеси французских любовных романов, «Жизни» Плутарха и кальвинистской морали, и эта смесь выбила его из колеи. Он достаточно точно описал себя как «одновременно надменного и нежного, с характером женственным и в то же время непобедимым, который, колеблясь между слабостью и мужеством, роскошью и добродетелью, постоянно ставил меня в противоречие с самим собой».9
В 1722 году отец поссорился с капитаном Готье, пустил ему кровь из носа, был вызван в местный магистрат, бежал из города, чтобы избежать тюремного заключения, и поселился в Ньоне, в тринадцати милях от Женевы. Через несколько лет он снова женился. Франсуа и Жан-Жака взял на воспитание их дядя Габриэль Бернар. Франсуа поступил в ученики к часовщику, сбежал и исчез из истории. Жан-Жака и его двоюродного брата Абрахама Бернара отправили в школу-интернат, которую содержал пастор Ламберсье в соседней деревне Босси. «Здесь мы должны были изучать латынь со всем тем ничтожным мусором, который получил название образования».10 Кальвинистский катехизис составлял существенную часть учебной программы.
Ему нравились его учителя, особенно сестра пастора, мадемуазель Ламберсье. Ей было тридцать, Жан-Жаку — одиннадцать, и он влюбился в нее, как ему показалось. Когда она хлестала его за какой-то проступок, он получал удовольствие от страданий в ее руках; «чувственность смешивалась с умом и стыдом, что оставляло больше желания, чем страха, повторения».11 Когда он провинился еще больше, удовольствие, которое он получал от наказаний, стало настолько очевидным, что она решила никогда больше не пороть его. Мазохистский элемент оставался в его эротическом облике до самого конца.
Так я прошел возраст полового созревания, обладая чрезвычайно пылкой натурой, не зная и даже не желая иного удовлетворения страстей, кроме того, о котором невинно дала мне представление мисс Ламберсье; а когда я стал мужчиной, этот детский вкус, вместо того чтобы исчезнуть, лишь сменился другим. Эта глупость, соединенная с природной робостью, всегда мешала мне быть очень предприимчивым с женщинами, так что я проводил свои дни, томясь в молчании по тем, кем я больше всего восхищался, не смея раскрыть свои желания.
Сейчас я сделал первый и самый трудный шаг в туманном и мучительном лабиринте моей исповеди. Мы никогда не испытываем столь сильного отвращения при разглашении того, что действительно преступно, как при разглашении того, что просто смешно».12
Возможно, что в более поздней жизни Руссо находил удовольствие в том, что чувствовал себя избиваемым миром, своими врагами и своими друзьями.
Рядом с наказаниями мадемуазель Ламберсье он наслаждался великолепными пейзажами, которые его окружали. «Страна была столь очаровательна… что я проникся страстью к сельской жизни, которую время не смогло погасить».13 Эти два года в Босси были, вероятно, самыми счастливыми в его жизни, несмотря на то что он открыл для себя несправедливость мира. Наказанный за проступок, которого он не совершал, он отреагировал на это с неизгладимой обидой, и впоследствии он «научился распускать руки, бунтовать, лгать; все пороки, свойственные нашим годам, начали портить нашу счастливую невинность».14
Он так и не получил дальнейшего формального или классического образования; возможно, отсутствие уравновешенности, рассудительности и самоконтроля, а также подчинение разума чувствам отчасти объясняются ранним окончанием его обучения. В 1724 году, в возрасте двенадцати лет, он вместе со своим кузеном был отозван в семью Бернара. Он навестил отца в Ньоне и там влюбился в мадемуазель Вульсон, которая отвергла его, а затем в мадемуазель Готон, которая, «хотя и позволяла себе самые большие вольности со мной, никогда не позволяла, чтобы они были сделаны с ней в ответ».15 После года колебаний он поступил в подмастерья к граверу в Женеве. Ему нравилось рисовать, и он научился гравировать корпуса часов, но мастер жестоко бил его за мелкие проступки и «побуждал меня к порокам, которые я от природы презирал, таким как лживость, безделье и воровство». Некогда счастливый мальчик превратился в угрюмого и необщительного интроверта.
Он утешал себя интенсивным чтением книг, взятых в ближайшей библиотеке, и воскресными экскурсиями в деревню. В двух случаях он так долго просидел в поле, что обнаружил городские ворота закрытыми, когда попытался вернуться; он провел ночь под открытым небом, явился на работу в полуоцепенении и получил особую порку. В третий раз воспоминания об этих побоях заставили его принять решение не возвращаться в город. Еще не достигнув шестнадцати лет (15 марта 1728 года), без денег и только с одеждой на спине, он отправился в Конфиньон в католической Савойе, примерно в шести милях от города.
