Шрифт:
Закладка:
Да, я несколько раз в месяц ночую у Сашки. Мы смотрим Годара или Бунюэля, разговариваем про красный цвет в кино, он учит меня видеть и описывать мельчайшие переходы оттенков в картинах («Для писателя это не менее важно, чем для художника», – постоянно повторяет он), слушаем наш любимый дуэт – Армстронга с Фицджеральд, иногда даже танцуем под «Stars Fell on Alabama». Но между нами нет никакого притяжения. Совсем.
И это несмотря на то, что наше знакомство началось с поцелуя. Долгого и ужасно показушного.
Это случилось почти два года назад, как раз на четырнадцатое февраля. Мы оба принимали участие в перформансе в Музее современного искусства: заходите в комнату к незнакомцу, болтаете пару минут и целуетесь.
Сначала я обрадовалась, что мне достался Сашка – он выглядел приятнее многих участников. Потом он заговорил. До сих пор отчетливо помню его первую фразу с нотками сарказма: «Je t’aime… Moi non plus».
Он сказал это, намекая на мое подражание стилю Джейн Биркин – от белой рубашки с глубоким декольте и небрежно закатанными рукавами до челки и плетеной сумочки, такой неуместной во время уральской зимы.
Я поняла намек, но не смогла придумать остроумный ответ. Поэтому просто подошла, слишком крепко (как он потом сказал) взяла его за скулу рукой и слишком страстно поцеловала.
Он тоже перестарался. Весь вечер мы старались избегать друг друга, но все время пересекались. Пару раз он увел у меня интересных собеседников, и я вообразила, что он ревнует. И в конце вечера, выпив для храбрости пару бокалов бесплатного (равно отвратного) шампанского, подошла к нему и сказала: «От такого, как ты, я бы с удовольствием спрыгнула в реку» (надеясь, что он поймет отсылку).
Он спросил, долго ли я готовила ответ, я честно ответила, что да, весь вечер. Мы рассмеялись. Сошлись на том, что здесь ужасное шампанское, и поехали к нему пересматривать «Слоган».
Тем же вечером мы снова попытались продолжить наше знакомство романтически, но вышло неуклюжее катание по дивану с «Ай, осторожно, волосы!» и «Не оторви пуговицы у рубашки, это Armani». – «Ха-ха! Откуда у тебя Armani?» – «Из секонда».
Мы расхохотались. А когда разделись до нижнего белья, Саша предложил выпить еще шампанского. Под финальные титры мы оба задремали.
– Приедешь четырнадцатого к Дементию? Будут только одиночки.
– Я не ищу никого.
– То есть тебя все устраивает?
– Пока да.
– И он проведет четырнадцатое февраля с тобой?
– Что ты привязался к этой дате! День как день. Мне пора!
Преподаватель по литературе, как всегда, опаздывал. Зря спешила.
– Роза, ты такая запыхавшаяся. На свидание с этим аспирантом с искусствоведения бегала? – постукивая длинными наманикюренными ногтями по блестящему чехлу айфона, спросила Надя.
Она из тех людей, которые считают, что неудобных вопросов не бывает. Только Надя может так непринужденно спрашивать симпатичных преподавателей, женаты ли они.
Я хотела ограничиться только надменным поднятием бровей, но не удержалась и в который раз повторила:
– Мы просто друзья.
А вот добавлять про то, что с парнями приятно не только трахаться, не стала. Все равно не поймут.
– Ах да, ты же встречаешься с каким-то юристом.
– Уже нет.
– Серьезно? Почему вы расстались?
Так… По какой причине я еще не расставалась со своими выдуманными парнями? Хотя они ведь могут повторяться. Ммм… а ведь и парни могут повторяться – меньше выдумывать в будущем. Хотя мне это нравилось. Я понимала, что мне не верят. Но мне нравилось, как это их интриговало.
Как только я прочитала фразу Оскара Уайльда: «Неприятно, когда о тебе говорят плохо, хуже – когда о тебе совсем не говорят», то сразу взяла ее на вооружение.
– Мы слишком разные…
А потом язвительно-неверящее «понятно» и вопрос, с кем я сейчас. К счастью, от ответа меня спас преподаватель по литературе, строгий сухой старичок Степан Трофимович.
– Ставрогина, в прошлый раз закончили на вас.
В аудитории послышались смешки. На одной из первых лекций Степан Трофимович рассказывал нам трогательнейшую историю из своего детства.
Я не слушала – мне в голову пришла какая-то красивая мысль, которую срочно нужно было записать. Пока остальные девочки вытирали навернувшиеся слезы, я быстро записывала строки, на ходу обрастающие все новыми образами. Когда я закончила, то уже не могла вникнуть в суть истории. А под конец рассказа еще и зевнула.
Степан Трофимович сказал, что я – пример современной бесчувственной молодежи, и вызвал отвечать. Студентов он отмечал не в журнале (там ведь нельзя делать собственные пометки, заполнение журнала он оставил на старосту), а в своем толстом потрепанном ежедневнике. Под потрескавшейся кожей обложки были записаны характеристики, оценки (кто знает, что еще) студентов, наверное, с советских времен.
Он спросил мою фамилию (на тот момент я еще не попала в эту летопись), а я, разозленная причислением к бесчувственной молодежи, сказала: «Ставрогина». Он оценил отсылку и теперь всегда называл меня так. А мои одногруппницы думали, что у него старческий маразм и он забывает мою фамилию, несмотря на их постоянные попытки напомнить.
Байронические герои, как Ставрогин или Печорин, мне нравились не из-за демонической привлекательности, а из-за того, что в них я видела себя. Мне всегда нравилось чувствовать надлом в себе. Свою неправильность. Ею можно многое оправдать в характере. От проскальзывающего высокомерия до равнодушия к чужим бедам. Этим же можно объяснить отношение ко мне других людей. Я не нравлюсь большинству, потому что я неправильная. Никому не хочется любить меня, потому что это сложно. Не хочется дружить со мной, потому что это неинтересно. И так почти в каждом новом окружении.
Сначала мне хочется доказать себе, что я могу заставить их полюбить меня. Но на меня никто не обращает внимания, и я начинаю доказывать им (и себе), что я не такая, как они. Не прямо, у меня нет столько смелости, наглости или социопатичности. Легкими намеками. (Помню, в начале первого курса я порезалась о лист бумаги и на предложения пластыря и комментарии типа «рубашку закапала кровью», ответила: «Это не кровь, просто красное». Как я и ожидала, никто не оценил. «Это Годар, – снисходительно добавила я. – Как, вы не знаете, кто это? Не смотрели даже “На последнем дыхании”?») Игнорированием всех совместных встреч («у меня свидание») и непрямыми отказами списать.
В итоге ни у кого не было явных причин меня ненавидеть, но они прекрасно понимали, как я отношусь к окружающим. И на мое высокомерие отвечали своим
