Шрифт:
Закладка:
А с другой стороны, любопытство и предвкушение просто зашкаливают. Ведь это абсолютно новый и безумно интересный опыт, благодаря которому я, несомненно, стану старше, мудрее и лучше!
В самом деле, что может быть прекраснее материнства? Наверное, представительницы движения чайлдфри нашли бы массу оригинальных ответов на этот вопрос, но, как по мне, быть мамой – это высшая форма счастья.
Оказавшись в клинике, оставляю верхнюю одежду в гардеробе и отправляюсь на прием. Едва я подхожу к нужному кабинету, как медсестра зычно окликает меня:
– Морозова?
– Да, это я, – коротко киваю.
– Проходите. Врач сейчас подойдет.
Располагаюсь в удобном кресле и озираюсь по сторонам. Повсюду развешаны изображения плода с особенностями его развития по месяцам и прочие наглядные гинекологические пособия. Подобную информацию я изучила уже вдоль и поперек, поэтому особо интереса она у меня не вызывает.
Складываю руки на животе и устремляю взгляд в окно. Бушующая метель – вот это действительно завораживающее зрелище.
– Морозова, здравствуйте! – женщина-врач входит в кабинет. – У нас сегодня КТГ, верно?
– Угу, – улыбаюсь.
– Животик оголяем, к процедуре готовимся, – командует она.
Послушно выполняю оказания и слегка вздрагиваю, когда кожи касается немного прохладный гель. Врач крепит у меня на животе датчики, зафиксировав их поясами.
– Когда будете чувствовать шевеления, жмите на эту кнопочку, – инструктирует она. – Это поможет соотнести движения ребенка со всплесками сердечной активности. Все понятно?
– Вроде бы да.
– Сидите спокойно двадцать-тридцать минут. Я к вам подойду.
За листанием экономического журнала отведенное время проходит довольно быстро, поэтому, когда врач возвращается, я даже не успеваю заскучать.
Спросив, как у меня дела, она несколько мгновений пристально вглядывается в результаты кардиотокографии, а затем меж ее бровей залегает глубокая складка.
– Все в порядке? – тревожусь я.
– Эм… Давайте еще минут пятнадцать понаблюдаем, – отзывается она.
Нажав пару-тройку кнопок, врач опять покидает кабинет, а у меня в душе поселяется сомнение. Для чего продлевать время исследования? Вероятно, что-то в результатах ее смутило. Есть ли основания для серьезных опасений или это обычная предосторожность?
Сосредоточиться на журнале больше не получается, поэтому я просто сижу, глядя в одну точку, и стараюсь размеренно дышать.
Когда врач вновь появляется в кабинете, все мое внимание устремляется к ее мимике. Однако лучше от этого не становится: на ее лице снова цветет недовольное выражение. Она хмурится и покусывает нижнюю губу.
– Так, Морозова, давайте мы с вами пройдем в кабинет УЗИ, – наконец произносит она.
– Зачем? Что-то не так с КТГ? – паника подкрадывается к горлу.
– Сердцебиение слишком высокое, – произносит она задумчиво. – Сделаем УЗИ, а потом доплерометрию.
Меня ведут в темный кабинет, где я располагаюсь на невысокой кушетке и вновь оголяю живот. Пока датчик елозит по коже, я мысленно молюсь, чтобы все было хорошо и чтобы тревога, читающаяся на лицах врачей, была ложной.
Они опять хмурятся. Хмурятся и сыплют непонятными мне медицинскими терминами, среди которых я улавливаю слова «тахикардия» и «гипоксия». Они мне не нравятся и навевают еще большую панику.
– Объясните мне, пожалуйста, что происходит? – обращаюсь к УЗИстке.
– Все, встаем, – говорит она, протягивая мне салфетки, чтобы я могла протереть живот. – Возьми результаты исследований и пройди в двадцать второй кабинет. Там тебе точно скажу, что, куда и зачем. И не волнуйся чересчур, поняла? Ребенок все чувствует. А у него и так сердечко больно шибко колотится.
На ватных ногах плетусь в нужный кабинет, время от времени борясь с накатывающий дурнотой. Меня часто подташнивает, когда я нервничаю. Легко сказать «не волнуйся». А как это выполнить – вопрос. От таких новостей не то что волнение, настоящий панический страх настигает.
– Добрый день! – здороваюсь с седовласой женщиной, которая на пару минут заходила в УЗИ-кабинет во время моего исследования. – Мне сказали, это вам показать.
– Здравствуйте, – она принимает у меня бумаги и погружается в написанное.
Врач молчит не больше минуты, но это время для меня растягивается в вечность. Я так измучена неведением, что готова рвать на себе волосы.
– В общем, дела с сердечком у нас неважные, – наконец говорит она. – Нужна госпитализация. Выдам тебе направление.
– Что… Что это значит? – мой голос дрожит.
Она опять пускается в терминологию. Из ее речи я понимаю лишь половину, но одно становится очевидным наверняка – тянуть до схваток и естественных родов небезопасно для здоровья малыша.
– То есть меня ждет кесарево сечение? – уточняю я.
– Да, экстренное, – кивает она. – Сейчас иди домой, собери все необходимые вещи и бегом в роддом.
Никогда бы не подумала, что мои роды начнутся вот так – без схваток и в состоянии жуткой подавленности. У меня с детства было хорошее здоровье, и я жила в убежденности, что непременно рожу сама. Без наркоза и оперативного вмешательства. Так, как рожала меня моя мама, а ее – бабушка.
Поэтому теперь, готовясь к экстренному кесареву сечению, я испытываю жгучее разочарование и какую-то иррациональную злость. Беременность протекала довольно гладко, и ничего не предвещало подобного исхода. Как же так вышло, что малышу вдруг стало плохо в моей утробе? Может, это моя вина?
Горячее отравляющее чувство жжет меня изнутри, мешая сконцентрироваться на том, что говорят мне врачи. Я вроде слушаю и даже как будто понимаю, но по-настоящему вникнуть не могу. Голова разрывается от вопросов, а сердце – от волнения. Не за себя, нет… За ребенка, которому, судя по торопливой сосредоточенности медперсонала, сейчас ой как несладко.
Эпидуральная анестезия. Фиксация рук и ног. Надрез. Говорю, что я все чувствую. Мне увеличивают дозу обезболивающего. Неприятное тянущее ощущение и существенное давление в области живота, как будто там стирают белье. Закусываю нижнюю губу и приказываю себе быть сильной.
Того, что со мной делают, я не вижу – перед глазами ширма, и я рассматриваю ее заломы с напряженным вниманием. Врачи переговариваются между собой. Негромко и серьезно. Вроде бы все идет неплохо. По крайней мере, я очень хочу в это верить.
Секунды перемалываются в жерновах времени, превращаясь в вечность, тянущуюся, словно жвачка. Сколько времени я уже лежу? Минуту? Полчаса?
Детский крик прорезает напряженную тишину операционной, и я распахиваю глаза чуть шире. Он жив! Мой ребенок кричит, а значит он жив! Это самое-самое главное! Остальное мы переживем, с остальным мы справимся!