Получите, распишитесь! Вперед, «Титан»!

Я смотрел игру будто в первый раз. Как прямой эфир. И нервы, и настроение, и вроде неожиданные комбинации, и голы…

Когда началась толкучка в центре, я снова отвлекся на свои мысли.

Казалось бы, что хорошего в смерти? Но оказывается, оно есть! Случилась экстренная реинкарнация, я молод, полон сил, сижу в новенькой квартире. У меня молодая красивая жена. Идеальная, я бы сказал. Думал, лучше Алены не встречу, потому что таких не бывает, но встретил, вот. Аж поверить страшно.

Думал ли я когда-нибудь, что буду серьезно играть в футбол? Я с ним простился, только снилось иногда, как гоняю мяч, забиваю… И все так хорошо было во сне: свежесть газона, радость болел, адреналин, что просыпаться тошно. Просыпался, и еще чуял запахи, слышал крики, ощущал азарт. Самый отвратительный момент, когда ощущения начинали блекнуть, таять, растворяться в серой обыденности.

И вот моя реальность, как во сне и даже лучше. Допускал ли я мысль, что моя команда в вышке так будет рвать соперников?

Я обнял Рину, поцеловал в висок и сказал:

— Смотри. Сейчас будет еще!

Последний гол я помнил отлично. Все уже были никакие — шутки ли столько бегать-то! И мне покрикивали, чтобы не торопился. Я смотрел вперед на нашего «столба» Рябова и думал, стуча мячом, что ему бегать-то и не надо. А получиться может. И с ноги в его сторону — ты-дыщ! А он — опять, как и положено высокому центральному нападающему — мягко принял на грудь и просто катнул мяч чуть в сторону, опираясь спиной на налетевшего защитника и как бы выключая его из эпизода. Мимо этой сцепившейся могучей пары на чистый мяч выскочил наш Микроб — он способности включал во втором тайме — и ударил по мячу. Вратарь и дернуться не успел.

Гол! 1:4!

— Да, я помню. Правильно ты все рассчитал! Какой выносливый ваш Хотеев! Не устал, а словно сил набрался!

На языке вертелось: «потому что он наш, тоже самородок» — но я промолчал. Да, убийства самородков прекратились, и в том огромная моя заслуга. Семерка еще посетовала, что меня и к награде не приставить. Но слишком уж все было серьезно, и не факт, что взяли всех причастных. Вдруг те, кто затаился, спустя время возьмутся за старое?

— Круто, что сказать! — улыбнулась Рина, провела рукой по моему плечу.

Я смотрел на экран «плазмы» и радовался. Это было как хорошее кино про футбол. Только не кино — настоящая игра. И команда у нас настоящая. Вон как накинулись на Микроба — чуть на флаг его не порвали, но качать не стали, Федор это не любит. Видимо, по привычке комплексует из-за роста. Не будь он на виду, наверное, прибавил бы себе еще пару сантиметров, а так, чтобы не вызывать подозрений, остановился на метре семидесяти четырех.

— Самое сложное у нас впереди, — сказал я.

— Например?

— Например, двадцатого апреля к нам приезжает целый «Спартак»! Вот это будет рубилово! Но к тому моменту мы окончательно сыграемся.

Вспомнилось: пил — и спился, курил — и скурился, играл — и сыгрался.

— Ну а Витаутыч что сказал? — задала главный вопрос Рина.

Стоит ли ей говорить? Я потянулся, чтобы цапнуть очередное кольцо кальмара, и нащупал лишь крошки панировки.

— Я все сожрал⁈ И тебе не оставил?

— Это лучшая благодарность, — улыбнулась Рина. — Так что сказал Витаутыч? Кто… это делал?

— Что мы молодцы, — брякнул я, вытащил из рюкзака глушилку, включил, поставил на журнальный столик напротив дивана и ответил наконец: — Группа одаренных увидела в самородках угрозу. Потому что мы неподконтрольны и неуправляемы. И решили разобраться с проблемой, попутно убрав и тех, кто был неугоден конкретным лицам.

— То есть, проблема не решена? — Рина заглянула мне в глаза.

— Нет. Боюсь, это только часть ее зародыша. Такую проблему нельзя решить. Люди видят и будут видеть в нас угрозу, потому верха и пытаются табуировать тему одаренных. Не без помощи суггестров, надо полагать. Так что пока есть возможность быть в тени — будь. У меня не получилось.

Рина шумно сглотнула слюну, свела брови к переносице.

— То есть, все что мы имеем… Не мы с тобой — страна, достижения, порядок, это суггестия?

Да, Рина. Я видел девяностые. Видел неуправляемую биомассу. Стоит ослабить карающую длань, и прет наружу звериное. Да, большинство все-таки в силах усмирить зверя, но и тех, кто не в силах, хватит, чтобы начался хаос. Можно обложить народ страхами и запретами, а можно установить красные флажки в сознании, отчасти лишив свободы воли одних, которые этого даже не почувствуют, и обезопасить от них других. Что правильнее? Вопрос без ответа.

— Не все, но кое-что — точно, — ответил я и поцеловал Рину.

Она развернулась и, когда я стал отстраняться, притянула меня к себе.

А дальше…

А дальше я снова прочувствовал, что счастье возможно только с равной. Все, что было с женщинами до Рины — выхолощено и двумерно. Как детский рисунок палка-палка-огуречик — и живой осязаемый человек. Наверное, то же испытывала Семерка, которую трясло, стоило ей почуять силу. Но с Юлей не получалось слиться и умножить ощущения, как с Риной. Наверное, потому что природа ее силы другая.

И как жаль, что мало кто (или вовсе никто) не в силах ощутить эту высшую форму проявления любви.

Когда мы лежали счастливые и опустошенные, я думал о том, что ни я никогда не изменю Рине, ни она мне, потому что это не только противоречит нашим принципам, но и бессмысленно. Лучше все равно не будет, а стоит ли рисковать настоящим ради суррогата?

* * *

День выдался солнечный и на удивление теплый, идеальный для тренировки. Еще пара недель, и замелькают в небе стрижи, проклюнутся первоцветы.

Все было штатно: немного физухи — с ней Саныч перестал усердствовать после сборов, потом — специальные упражнения, когда мы, вратари, тренировались отдельно, в том числе на тренажерах для вестибулярки.

Саныч вернул Сему Саенко из молодежки и велел мне его натаскать. Потому что, если меня дернут на какой товарняк в составе сборной — да мало ли зачем я понадоблюсь и что со мной случится — а Васенцов травмируется, команда останется