— «Как, как»! Подожди меня тут.

Алты убежал и вскоре вернулся с маленьким топориком. Присев над казаном, он стал бить топориком по его днищу. Казан не поддавался. Тогда Алты размахнулся и что есть сил хватил по казану обухом. Казан раскололся вдребезги. На шум из дома выскочил старший брат Алты, Бегха́н. Завидев его, Алты бросил топорик и пустился наутек. Он несся во весь дух, петляя между кибитками, но брат все-таки нагнал его, оттрепал за уши и, бранясь, поволок к матери. Вид у Алты был жалкий: весь в снегу, под носом мокро, лицо измазано сажей, черные слезы ползут по щекам. Он ждал, что мать отругает его, но она, взглянув на сына, только ахнула, прижала к себе и, целуя в грязные щеки, стала утешать:

— Не плачь, сынок, утри слезы-то. А Бегхану от меня достанется, будет знать, как обижать маленьких!

Алты был любимцем матери, она многое ему прощала. А забот с ним хватало! Он ни минуты не мог усидеть на месте: то дразнит кошку или собаку, то повытаскает верблюжью шерсть из продранных одеял, а то возьмет два чайника и начнет стучать ими друг о друга… Старшие братья награждали его тумаками, Алты кричал: «Ой, пусти, больше не буду!» — но стоило ему вырваться, как он затевал новую шалость…

Мать лишь вздыхала и качала головой:

— Ох, непутевый, ох, бедокур! И в кого только такой уродился? Ни в мать, ни в отца… Говорят, дети-то походят не на тех, кто дал им жизнь, а на тех, кто первым их коснулся. Алты, видать, пошел в соседку-повитуху, вот уж была упрямица так упрямица! Все делала поперек!

Однако сам Алты был твердо убежден, что он весь в отца. Алты помнил его именно таким — упрямым, норовистым: во всем настоит на своем, всегда поступит по-своему, и никому не даст спуску, даже сыновьям…

3

Алты лежал на кошме и думал: наверно, и старшие братья в отца. Они ведь любят Алты и жалеют его — не может же быть, чтобы брат не жалел брата! — но вот поди ж ты, даже не пытаются его разыскать. Считают зазорным гоняться за ним по степи, будто за зайцем. Алты живо представил себе, как они переговариваются между собой: братишка, мол, всякие фокусы выкидывает, в прятки с нами играет, а мы еще в ножки ему будем кланяться? Нет уж! Пусть, пусть хлебнет лиха, в конце концов не выдержит, сам вернется домой с повинной головушкой.

А ему тут и правда уж невмоготу. Что ни день — брань да побои. И никто не приласкает, не прижмет к себе, не утешит, как мама.

Бедная, она, наверно, все глаза проплакала. Целых полгода не видела Алты!.. Уж она-то думает о нем днем и ночью. Все глядит на дорогу и у каждого прохожего спрашивает, не встречал ли он Алты, и каждого молит разузнать, где ее любимый сынок. А может, не вынеся разлуки, она захворала?

Алты так ярко вообразил себе страдания матери и так разжалобил себя, что, испугавшись своих мыслей, вскочил на ноги, растерянно огляделся…

Град кончился, воздух порозовел. Возле костра бродил лишь ишак: пока Алты предавался воспоминаниям и раздумьям, собаки ушли к отаре. И костер уже догорал…

Алты стукнул себя кулаком по лбу: вот растяпа! Ведь он разжег такой большой костер для того, чтобы испечь лепешки. И забыл о них! Давно бы надо замесить тесто, сейчас оно уж подошло бы. Теперь придется печь лепешки из пресного теста, не то останешься голодным: костер-то вот-вот совсем погаснет.

Алты, не мешкая, принялся за стряпню. Опустившись на колени, он торопливо месил тесто, вовсю работая маленькими кулачками. Увлекшись, а может, и оттого, что песок глушил стук копыт, Алты не заметил, как к нему подъехал Поррук-бай. Отдуваясь, он тяжело сполз с коня. Алты подбежал к нему и взял коня под уздцы. Увидев, как грозно хмурится бай, подпасок оробело залепетал:

— Здравствуйте, бай-ага! Как здоровье, бай-ага?..

Бай не ответил на приветствие. Поигрывая плеткой, хрипло спросил:

— Куда подевал баранов, мерзавец?..

Алты затрясся всем телом.

Дело в том, что три дня назад над пустыней пронесся сильный ураган. Чабана не было — ушел за продуктами, с овцами оставался один Алты. И из отары, которую он пас, исчезло два барана. Может, заблудились, может, их волки съели — кто знает? В такую непогодь все могло статься.

Когда чабан вернулся, Алты бросился на поиски пропавших баранов. Искал двое суток, но тех и след простыл. Подпасок хорошо знал нрав Поррук-бая: или задаст ему добрую трепку, или взыщет убыток. А бараны стоили трехмесячного заработка Алты! Мальчик решил было бежать, но чабан успокоил его: «Разве ты виноват в этой пропаже? Буря виновата! Такие бури не одну овцу выщипывают из отар. Конечно, для бая всегда чабан виноват, на то он и бай. Но ты уж положись на меня. Если Поррук-бай потребует, чтобы ты возместил ему ущерб, я сам с ним потолкую».

Но чабан, как на грех, был сейчас далеко, а Поррук-бай, это по всему было видно, не с добром приехал: уж сполна спросит с Алты за пропажу! Не надеясь на пощаду, мальчик дрожащим голосом пробормотал:

— Бай-ага… уж я искал, искал… Как в воду канули!.. Я… я два дня их искал…

— Искал, говоришь? — Бай, прикусив нижнюю губу, взмахнул плеткой. — Не нашел, говоришь? — Плетка со свистом обрушилась на плечи Алты. — Значит, плохо искал… плохо искал… плохо искал!

Ременная плетка в клочья разодрала халат подпаска, багровые рубцы вздулись на обнажившейся коже. Алты молчал, стиснув зубы, но вскоре, обессилев от боли, рухнул к ногам Поррук-бая. Тот пнул его.

— Падаль!

Когда Алты, придя в себя, открыл глаза, то увидел, что бай сидит возле костра, скрестив ноги. Рядом валялась миска. Тесто расползлось по песку. Этого уж Алты не мог стерпеть! Он приподнялся на песке. Глаза у него горели. Бай тоже встал, в ярости сжимая плетку.

— Что глазами зыркаешь, волчье отродье? Погоди, я тебе задам!

Страх у Алты сменился злостью и отчаянием, ему сейчас все было трын-трава! Он поднял с земли свой чабанский посох, угрожающе крикнул:

— Попробуй подойди!

Рядом с баем Алты выглядел совсем крохотным и щуплым, но посох, который он держал в руке, был увесистый и лицо подпаска пылало такой отчаянной решимостью, что бай попятился, опустив плетку.

— Я еще с тобой разделаюсь…

Алты крепче сжал посох: