Этот мир был ему отвратителен. Пыльные шумные города, отравленный воздух, дикие люди, но самое ужасное, когда пришло время открывать портал обратно, он просто не сработал. В этом мире не просто не было магов, в нем совершенно не работали привычные законы. И сейчас он смотрел на Эрона и впервые засомневался в своем маге.

— Ты уверен, что этот артефакт работает?

Маг передернул плечом поежившись от холода, который не оставлял его с того момента, как он активировал артефакт. Силы древний предмет из него тянет без остановки вот уж как несколько часов, а восполнить их неоткуда, вот и морозит.

— Ходящие, как и любые одаренные есть во всех мирах, даже закрытых. А если бы артефакт не работал, он бы не был таким прожорливым — в этом моменте он слегка покачнулся, с трудом удерживая зажатый в руке крупный медальон.

Где-то рядом залаял пес, и Анрух сердито прорычал через плечо: «Заткните его». Благодаря нескольким ритуалам, которые хоть как-то, но работали в этом мире, люди их не замечали, но зверей так просто не обмануть. Сейчас же не время привлекать внимание, они и так оказались слишком уязвимы. Медальон между тем окружил мягкий голубоватый свет, и это значило только одно, тот, кого они ищут, рядом.

Внешне Анурх никак не выдавал своего волнения, но мысленно уже не единожды проклял этот мир, сбоящую в нем магию и самого мага. Сейчас ему хотелось только одного — отыскать обратный путь, а в их случае того, кто может его открыть.

И вот, не прошло и минуты, а он смотрит на какую-то девушку, одетую в странный, совершенно несуразный по его меркам наряд, как в прочем и все здесь. Она чего-то от них требовала, но ему нужно было знать лишь одно, и он обернулся на Эрона, чтобы подтвердить свою догадку. Маг кивнул, прошептав: «Это она!»

Похоже, они таки нашли свой долгожданный билет в Эрторан.

* * *

В себя я приходила тяжело. Голова гудит, тело, словно из стекловаты, малейшее движение дается с трудом и болью. Может я просто уснула в неудобной позе? Но перед глазами мелькают обрывки кошмара: какие-то люди, лица, крики и стоны, непонятные речитативы и пронизывающая все тело боль, словно меня сжигали заживо. Постепенно сознание проясняется, и я слышу где-то неподалеку голоса. Именно они и становятся тем невидимым толчком, которого мне не хватало, чтобы очнуться. Я вспоминаю. Вспоминаю институт, праздничный торт, странные люди, умирающий Пион и боль.

Меня похитили? Похоже, я лежу на полу, старом, холодном и испещренным множеством символов. Дышать все еще тяжело, кажется, даже воздух давит на меня своим пряным, горьким ароматом каких-то благовоний. Осторожно приоткрываю глаза, но вокруг темно, только из-под двери льется свет, выявляя вокруг меня какие-то кучи тряпок, и оттуда же звучат голоса. Пытаюсь прислушаться, но не могу разобрать ни одного знакомого слова. Неужели иностранцы? Плечо обжигает, и я, с трудом подняв руку, нащупываю рану, как от инъекции. Это меня пугает еще сильнее. Неужели они меня чем-то накачали?

И тут я слышу, что шаги приближаются. В голове проскальзывает мысль, что можно встать за дверью и, когда они зайдут, попробовать сбежать, может даже ударить со спины чем-то тяжелым. Но я тут же останавливаю себя, даже не потому что их пятеро и они мужчины. Нет. Я банально все еще не могу толком пошевелиться. Вариантов остается немного, и я закрываю глаза, пытаясь успокоить дыхание.

«Я сплю, я, как опоссумы в ледниковом периоде, вдох-выдох» — уговариваю себя, вслушиваясь в разговор. Через минуту, зажегся свет. Чувствую, что в комнате люди, но ко мне никто не подходит.

— Когда она очнется? — голос явно принадлежит мужчине и звучит взволнованно, а скорее даже раздражено.

— Думаю, что не раньше, чем через час. Организму нужно время, чтобы перестроиться. Да и неизвестно, сколько в этом мире будет длиться инициация. Повезло, что хотя бы ритуал работает, пусть и сил тянет на подпитку немерено.

— Но она ведь сможет открыть путь?

— Думаю, даже если… — этот голос перебил пробирающий до костей смех. И если вспомнить кто мои возможные похитители, я могу догадаться, кому принадлежат следующие слова.

— Даже если она не сможет его открыть, мы всегда можем провести еще один ритуал, используя ее силу. Мне даже чем-то нравится этот мир. Можно тащить в жертвенный круг каждого встречного и не думать ни о согласовании энергий, ни о ищейках темной стражи.

Мне от этих слов стало еще хуже. Жертвенный круг? Они что сатанисты? Похоже, скоро я имею все шансы оказаться на месте Пиона, или даже хуже. Так. Не время для паники. Я — опоссум. Дышу. Слушаю.

— Это так? — снова первый. Мне почему-то кажется, что это тот самый франт и он среди них главный.

— Боюсь, такой вариант не подходит. Этот мир слишком быстро поглощает энергию. Чтобы ритуал сработал нам придется убить десятки, а то и сотни ходящих. А у нас только одна, к тому же не проявленная — голоса стали удаляться, поэтому последние слова я расслышала уже с трудом. Снова наступила темнота и тишина.

Подождав еще минуту, для верности, я открыла глаза. В комнате никого не было, но теперь мне хотя бы хватило сил осмотреться. Мимоходом отметила, что за окном темно. Сколько же времени я здесь провела? От фонарей на пол падали голубые блики, высвечивая непонятные темные линии на старом паркете. Двери заперты, я четко слышала, как в замке поворачивался ключ, поэтому поползу к окну. Руки и колени почему-то липнут к полу, но я стараюсь не обращать на это внимания. У меня есть цель.

Вот, я почти на краю жуткой звезды, пытаюсь отодвинуть со своего пути непонятную кучу тряпок. А в следующий миг едва сдерживаю крик. Из-под сдвинутой ткани выпадает рука! Иссушенная до костей, мертвенно-бледная рука. Я замираю, и хочу верить, что это бутафория, что этого не может быть… Что это все происходит не со мной, в конце концов, но, поднимаясь выше, взгляд натыкается на лицо. Знакомое лицо. Старушка-соседка, которая жила на первом этаже в тупике за магазином и, оглянувшись, я понимаю, что это ее квартира. Вот теперь меня действительно охватывает ужас. Он словно подгоняет, дыша в спину, и мне хватает сил открыть окно и убедиться в свое правоте.

Я переваливаюсь через старый подоконник, молясь, чтобы никто не расслышал скрипнувших петель старых рассохшихся рам.