Как он сказал Гасу после ванны, в которой пытался успокоить обожженную кожу: «Не воспринимай их как людей. Считай, что наши подношения… это скот. Не будешь резать скот, не попробуешь мяса, а если мы не предложим нашему приятелю пару лакомых кусочков, долго не протянем. Всё просто».

В таком образе мыслей была простая и полностью применимая к вопросу логика жизни. Гас только кивнул — собственно, чего ещё было ждать от пустоголового громилы вроде него.

Он не хотел знать, что произошло, но Мик рассказал, как было дело, со всеми шокирующими подробностями. Бедный Гас. Жесткий уголовник, крутой громила… его вывернуло. Он добежал до раковины и его тошнило всем, что осталось в желудке, а Мик смеялся. Гас кашлял и блевал минут пять-десять кряду. Будто он не желудок пытался опустошить, а избавиться от того, что засело куда глубже.

Мику было пофиг.

Черт возьмт, он был жив и теперь точно знал, что нужно делать, чтобы и дальше оставаться в живых. Работа, может, и грязная — Иисусе, ещё какая грязная — но как только избавишься от совести и прочей ерунды, вроде морали и этики, все сводится к простому выживанию наиболее приспособленного: чистой воды дарвинизм. А уж об этом Мик знал всё. Это был основной закон природы, которому он следовал всю свою жизнь.

Так что пока Гас стонал и кашлял, Мик наслаждался фактом собственной жизни. Поел консервированной фасоли и спагетти, добавил сверху венских сосисок и пирожных. Он наслаждался каждым куском. Смаковал, находя удовольствие в том, чтобы просто глотать и набивать живот.

Жизнь была прекрасна.

#

Той ночью, стоило уснуть, вернулись воспоминания, которые Мик так старался подавить: он снова был в школе имени Девы Марии. Отец Томми оставил его после уроков, нужно было вытереть доску, было как раз его дежурство. Все знали, что отец Томми всегда заставлял именно мальчишек вытирать доску, поскольку, как он выражался: «Это грязная работа и для барышень не подходит». Тогда Мик, конечно, не понимал значения этой фразы. Только позже она начала наполняться смыслом. В тот день, когда выбрали его, он сразу понял, что придется остаться, потому что отец Томми всё смотрел на него с особенным блеском в глазах.

Закончив с доской, Мик спросил, что ещё нужно сделать, и старый отец Томми улыбнулся. Губы у него были розовые и блестящие, словно свиные потроха, зубы в узкой усмешке казались очень острыми.

— Да-да, мальчик мой. Нужно еще кое-что сделать. Безусловно нужно, — он поднялся и, не прекращая улыбаться, положил Мику на плечо пухлую ладонь. Позже это оказалось единственным, что он запомнил: прикосновение руки, похожей на тёплое тесто, и зубастая ухмылка отца Томми — словно у выплывающей из глубины акулы.

— Пойдём, Майкл, зайдем во флигель. Я тебе кое-что покажу. Кое-какой секрет.

И от этого голоса внутри Мика что-то провернулось, будто ключ в замке. Он слышал в голове собственный голос — тот звал его из темноты, грустно и одиноко: «Ну уж нет, отец Томми, что-то не хочется. Не хочу я идти и смотреть ваши секреты. Вовсе они мне не нужны».

Но, конечно же, он пошёл.

Дойдя до дома священник тяжело дышал, почти задыхался, но вовсе не от прогулки. Его кадык двигался вверх-вниз, будто в горле у него застряло что-то невкусное и он никак не мог это проглотить. Глаза у него слезились. Когда Мик спросил, что же за секрет такой припрятал во флигеле отец Томми, тот не ответил. Он издал какой-то странный булькающий звук. На блестящих розовых губах скопилась слюна. Длинная нитка стекала с подбородка, спускаясь на пасторский воротник и золотую цепочку часов на черном пальто. Мик помнил, как засмотрелся на эту нитку слюны. Она походила на паучий шёлк.

Когда случилось надругательство, было больно, но было кое-что похуже боли. Боль всего лишь дергала нервные окончания, но настоящий вред, настоящая трагедия и шок были где-то в глубине. Что-то в душе Мика свернулось, закрылось словно экзотическая тепличная орхидея на январском сквозняке — и он понял, что это что-то никогда больше не раскроется, никогда не расцветёт под солнцем.

— Ничего дурного, — приговаривал отец Томми, горячо дыша Мику в затылок, от него пахло дрожжами. — Совсем ничего дурного.

Когда всё закончилось, отец Томми начал молиться со спущенными штанами, настояв, чтобы и Мик тоже помолился: тот понимал, что священник отнял у него что-то важное — что-то, что некогда отняли и у него самого.

#

В следующие три недели они принесли в жертву еще четверых. Пожирателю огня вполне хватало человека в неделю, четвертый пошел бонусом. «Типа на десерт», — сказал Мик Гасу, который к тому времени уже почти не разговаривал: на него тяжким умственным и физическим, а может статься, что и душевным, грузом легла вина, за то, что он делал, чтобы остаться живым и «невыпотрошенным» (по выражению Мика).

В подношениях пожирателю огня не было ничего хорошего, но иногда дела шли совсем погано. Четвертая жертва — десерт — особенно сказалась на Гасе, когда тот из каких-то безумных и мазохистских соображений решил посмотреть, как тварь принимала подношения. Мик говорил, что ему не понравится. И вообще, после увиденного он наверняка почувствует себя дурно, оскверненным изнутри, но Гас настоял. Кажется, для полного отвращения к себе, ему не хватало только немного вуайеризма.

Жертвой была женщина со здоровенной неприятной бородавкой на подбородке, похожая на ведьму из сказки. Они вытащили ее с паперти, где та пела псалмы. Она была грязной. В волосах копошились вши. Она дралась и кричала, а потом просто начала смеяться. И смеялась до тех пор, пока Мик пару раз ей не врезал.

Они привязали её к пожарному гидранту и скотчем залепили ей рот.

Пожиратель огня пришел за ней сразу после заката. Всё случилось как всегда: пыльная буря, ветер, пульсирующее сияние, визг и скрежет, будто от тысяч летучих мышей и стай саранчи. К тому времени женщина уже не смеялась. Даже с заклеенным ртом было слышно, как она кричала.

Когда ее волосы охватило пламя, Гас и сам закричал.

К тому времени призрачная фигура пожирателя огня выползла из бури, словно могильный червь из глазницы. Как обычно, Мик мало что увидел из-за жара, вспышек света и колкого ветра. Но и это немногое намертво осело в мозгу: глаза. Два огромных зловещих красных глаза размером с тракторные колеса.

К тому моменту женщина уже сгорела.

Она подпрыгивала и рвалась из веревок, которые тоже загорелись. Скотч