– Не переживай. Говорю тебе, не переживай, Миколай. Все уже решено. Ты должен в нас верить, Миколай. С тобой ничего не случится. Ни с кем ничего не случится.

Я хочу закричать на нее, но она кладет мне на ухо холодную ладонь, а потом – на всю щеку, и то, что собиралось уже взорваться, просто выпадает из меня вместе с дымом и воздухом сквозь окно.

– Ты господин и владыка севера. Не переживай. Ты король Холма Псов.

Говорит это чей-то голос. Я не знаю, чей.

– И что, ты должен отослать ей компьютер? – спрашивает Каська через пару минут.

– Что?

– Юстине, должен ли ты отдавать ей этот компьютер? На котором переписываешь книгу? – спрашивает она.

Я прихожу в себя, возвращаюсь в машину. Выбрасываю в окно сигарету. Все снова сделалось привычным, матовым, светлым обычным светом, зеленое обычной зеленью.

– Нет, не должен. Сказала, что я могу его оставить, а остальное – сжечь, – отвечаю я, не зная вообще, почему так поступаю.

* * *

Отец стоит перед калиткой, когда мы подъезжаем к дому. Смеется, опершись о забор, что-то его радует. В последнее время многовато вещей его радует. Порой я думаю, что его что-то пожирает, вертит ему туннель в мозге, как червь. Рокки крутится у него под ногами, кусая за штаны.

– Думает, они из ветчины. Думает, у меня штаны из ветчины, – тычет отец пальцем в пса.

Стоит в одной рубахе, хотя все еще не слишком тепло, и пьет чай из чашки.

– Я должен поговорить с тобой, – говорю я ему, едва выйдя из машины.

– Ну ладно. Хорошо, хорошо, – отвечает он.

Когда Каська выходит из машины, он делает шаг в ее сторону и обнимает, сильно. Ей это не мешает. Наоборот, она бросается ему на шею, словно к любимому дедушке.

– Хорошо, что вы приехали, – говорит отец. – Хорошо, когда вся семья вместе. Рад вас видеть.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – спрашиваю я.

– Хорошо. Я себя прекрасно чувствую, – он хватает меня за плечи, словно хочет меня раздавить.

– Я виделся с Кальтом, – говорю я. – Он зацепил меня по дороге.

Отец не обращает на это внимания.

Я оглядываюсь на дом Гжеся. Только теперь вижу машину с немецкими номерами, припаркованную под забором. Отец машет рукой. Медленно идет в сторону дома Гжеся.

– Пойдемте, пойдемте. Вся семья в сборе. Все хорошо. Хорошо.

Он и правда счастлив, отчего выглядит немного глупо. Раз за разом оглядывается на меня через плечо, словно проверяя, точно ли мы, я и Каська, идем следом.

За дверью дома Гжеся – шум. Сперва мне непросто его описать. Единственный шум, который до этого времени оттуда доносился, – это включенные на полную громкость концерты на DVD. Но теперь шум другой, человеческий, оглушающий, состоящий из высоких тонов, и только через пару секунд я понимаю, что это шум от играющих детей.

Гжесь сидит на диване. Он надел рубаху от костюма, кажется, в первый раз с того момента, как ехал на суд. На лице его – матовая полуулыбка того, кто только что сожрал горсть реланиума. Смотрит на двух маленьких бегающих объектов, что отскакивают от стен дома, словно шарик флиппера. Эти объекты, оба беловолосые, – двое мальчишек, его дети. Только через пару секунд я понимаю, что происходит. Один гоняется за другим с пластиковым световым мечом в руке и орет. Второй орет еще громче, убегая.

Оба выглядят как уменьшенная версия Гжеся с турбоподдувом.

– Пойдем домой? Агата делает обед, – говорит отец.

– Сейчас, – говорит Гжесь, глядя на одного из своих сыновей, а тот, со световым мечом, падает на пол, но тут же встает.

– Хватит, Борис, хватит уже, – он поднимает мальчишку, которому где-то года четыре, берет его на руки.

– Папа, я лыцаль, – говорит Борис.

– Кайтек, иди сюда. Иди, – Гжесь ловит второго мальчишку за руку. Сажает их подле себя, на диване. Делает глубокий, очень глубокий вдох.

Мальчишки только теперь замечают, что мы пришли. А я только теперь замечаю, что в углу комнаты стоит Камила, будто тихая тень, с легкой и ласковой полуулыбкой, с чашкой чая в руке, из которой она делает новые и новые глотки.

– Привет, – здороваюсь я.

– Привет, – отвечает она, протягивая руку и делая шаг вперед; когда она перехватывает чашку одной рукой, на пол выплескивается немного чая.

Отец кашляет в кулак.

– Вся семья в сборе. Вся семья, – повторяет как заклинание.

Камила становится рядом. Со странной печалью смотрит на детей, которые изо всех сил прижимаются к Гжесю. Я не могу совладать с удивлением: они оба и правда как клоны Гжеся.

– Я должна ехать. Приеду за ними через неделю, – говорит она тихо.

– А в чем проблема часок подождать? Ну что ты? Не проблема ведь. Голодной уедешь? – спрашивает отец.

Камила вздыхает. Отец кладет ей руку на спину, я вижу, что она хотела бы отодвинуться, но что-то приказывает ей стоять на месте. Может, это все из-за света.

– Гусь. Агата испекла гуся. Помнишь, как она хорошо пекла гусей? Помнишь, Камила, как ты ими объедалась? – смеется он.

– Я Миколай, помните меня? – спрашиваю сыновей Гжеся.

Те качают головами.

– Это ваш дядя. Это ваш дядя, малышня. Королевичи мои, королевичи любимые, – говорит Гжесь и целует Бориса, старшего, сильно, в голову.

– Ой, папочка, ты цалапаешься, – отвечает мальчик.

– Я очень рада, что вам удалось из всего этого выпутаться. Вы ужасно натерпелись, – говорит Камила.

– Что было, то прошло, – Гжесь отмахивается. Встает, отряхивает штаны. Смотрит на Камилу со спокойной полуулыбкой.

– Поцелуй мамочку, – младший мальчишка цепляется за его ногу.

Может, только я и вижу, как воздух между ними свертывается в спираль, в тихую грозу, и только я вижу, как у Камилы дрожат глаза.

– Спасибо еще раз, – говорит Гжесь.

– Прости еще раз, – тихо отвечает Камила. – Вы настоящий герой, – говорит отцу.

– Нет, Камилка, что ты, какой я герой? – отвечает отец.

Поднимает обоих мальчуганов с пола и берет их на руки. Головы ребятишек высовываются из-за его тяжелых плечей.

– Мы ждем вас в доме, – говорит и выходит в дверь, медленно, подволакивая ноги, словно тяжелый танк.

Остаемся мы вчетвером. Камила посматривает на Каську с интересом, словно пытаясь ее узнать, потом протягивает ей руку. Гжесь все еще смотрит на жену. На лице его видно нечто вроде странной гордости, которую плохой ученик чувствует, когда в конце года ему удается получить аттестат.

Воздух в зале густеет. Лучи света танцуют, напоминая шарики в струе воды.