— Вот они где укрылись,— сказала Феона. — Идемте к столу, Каролина Ивановна в день своих именин угощает дарами Севера.

Донауров сидел за столом с Феоной и, хотя она говорила только о кушаньях, слушал ее, словно проповедницу.

Попробуйте-ка пирожейников с печенкой ухтуйских налимов, аянскую куропатку с соусом из засахаренной морошки и кедровых орехов,— Феона налила рюмку водки, прозрачной как горная вода. — Этот напиток настоян на ягеле.

— Угостите и меня, очаровательная,—попросил Тюмтю-мов. — Люблю из девичьих ручек алкоголь принимать. — Выпил, скривил губы: Горько, кисло, а вкуса нет. Мох, он и есть мох, хошь ты его французскими духами взбодри. Так покупаете мою баржу аль другого покупателя искать? — повернулся он к Дугласу Блейду.

' О делах завтра, сейчас надо пить,— Блейд намазывал на хлеб кетовую икру, косясь выпуклыми стеклами очков на Фе-ону. — Дайте и мне попробовать туземного блюда.

— Вот чукотские барабаны.

О кей, барабаны из красной икры! Я кушал их на Командорах.

— Кой черт заносил на Командоры? — спросил Тюмтюмов.

— Скупал там котиков.

— Одеваете своих баб в русские меха, а наши в шкурах щеголяют.

— Красивым женщинам идут дорогие вещи. Я бы осыпал красавиц золотым песком, а вы? — спросил Донаурова американец.

Любовь дороже золота,— ответил Андрей и подумал, что сказал пошлость. '

— А по-вашему, мисс?

Любовь дороже золота,—повторила Феона,— но для нее требуется позолоченная рама.

— Любовь в шалаше, без хлеба, без мяса —дело зряшное. Умные да влюбленные сейчас в тайге золото роют,— согласился Тюмтюмов.

В Якутске хозяйничают большевики. Они грозятся отобрать все прииски, говорят, таков закон их революции,— заметил Донауров.

— Революции рождаются и умирают, золото остается. Кстати, без него немыслимы никакие революции,— Блейд показал на окно.— Вон как бушует Кухтуй, но кончится морской прилив—и река успокоится. Так и с революциями — они лишь приливы-отливы наших страстей. Но вернемся к сладкой теме любви. Любовь —это глупость, которую совершают только вдвоем,— со смехом закончил Дуглас Блейд.

Любовь, по-вашему, глупость? — возмутилась Феона.

— Это не я, это Наполеон сказал... <

Андрей завороженно смотрел на Феону. «Я люблю тебя»,— хотелось ему сказать при всех, и все же, несмотря на свою смелость, он не смел произнести этой фразы. Любовь и сомнение в любви боролись в его сердце одновременно. «А люблю лия по-

настоящему? Может, после стольких лет одиночества просто увлекся? Мог бы увлечься другой, если бы Феона не появилась на пути? Но тогда почему эта тоска, эта радость, это желание видеть ее постоянно?»

Он сожалел, что не может передать ей свои мысли. Значит, у него не такая уж сильная воля. Все вздор — и смелость, и воля, и решительность мужская, когда живешь в состоянии любви и только от нее зависит твое счастье. Даже мечта об этом счастье. Самое тяжелое объяснение в любви— молчание. Хочется говорить, убеждать, даже молиться, а ты стоишь и молчишь.

— Что же вы молчите, Андрей? — спросила Феона,—Неужели согласны с мистером Блейдом?

— Чужой опыт любви ничего не стоит перед нашим собственным. Женщина, которую я полюбил бы, не могла бы походить на какую-то другую,— ответил он.

— Женщина, которую полюбил бы... — повторила Феона,— Она должна быть только сама собой; а что, если будет похожей на Анну Каренину?

— Анна Каренина рождена мечтой великого художника о совершенстве любви так же, как человеческий порыв к небу породил крылья! — воскликнул Андрей.

Феона посмотрела на него широко раскрытыми глазами,— она чувствовала себя сильнее и значительнее в его присутствии.

Донауров ел, пил, тихо пьянея больше от присутствия Фе-оны, чем от вина. Теперь он был влюблен не только в Феону, но и в ее отца, Каролину Ивановну, даже в Тюмтюмова. Ведь влюбленные — поэты своей любви — распространяют ее на весь мир.

Тюмтюмов поднялся с места, держа бокал на отлете. Постучал ножом по бокалу.

— Господа, позвольте тост в честь именинницы! Дорогая наша Каролина Ивановна! Вы — редкая представительница прекрасного пола, показавшая нам не слабость, а силу. Факел цивилизации, зажженный такими женщинами, как вы, не погасят ни морозы, ни метели. За долгую молодость мужественной и очаровательной феи Севера!

Гости шумно выпили, и тотчас же встал один из братьев Сивцовых.

— Мы предлагаем тост за белого человека! Что бы делали мы — дети таежного народа—без просвещенной помощи Каролины Ивановны или мистера Блейда? Пасли бы оленей, жили бы в дымных чумах, ели хлеб с сосновой заболонью. Сейчас же, мы добываем золото, строим радиостанции, тянем телеграфные'линии на тысячи верст,— сказал он.

— Это который Сивцов? Они все на одну колодку,— заинтересовался Донауров.

— Сивцов Третий, его зовут Софроном,— пояснила Феона.

— Позвольте мне ответное слово,—рассмеялась Каролина

Ивановна. — Выпьем за тех, кто сейчас в тайге охраняет наши прииски и, если потребуется, грудью встанет за наше спокой-ствие. За здоровье нашего общего друга Ивана Елагина!..

Донаурову тоже захотелось сказать что-нибудь о первозданной красоте Севера, о прекрасных женщинах, живущих на морозной земле, но голова уже немножко кружилась, и как в легком тумане он видел лида, слышал голос священника:

Люди должны быть прозрачны друг другу духовными помыслами. Если новое общество будет хоть на капельку лучше религии, я почту его лучом надежды человеческой,— говорил отец Поликарп.

— Не меряйте вы людей на церковный аршин, они не достойны ни бога, ни дьявола, их надо драть! Ваши надежды давно стали нашими воспоминаниями! — басил Тюмтюмов.

Феона заиграла на пианино, и Андрею в этой музыке почудились стук копыт, треск рогов, свирепая дробь шаманского бубна. Братья Сивцовы, положив друг другу на плечи руки, начали танец оленьей упряжки. Но вот, будто каюр вскинул хорей, нырнули в глубокий снег нарты, застучали рога, бешеный бег захлестнул братьев. Со звериной яростью плясали Сивцовы, и Андрею стало тревожно от таежного танца их.

В библиотеке началась карточная игра: Блейд, метавший банк, выложил на стол пачку долларов, Тюмтюмов нацедил в хрустальный бокал золотого песка, Каролина Ивановна насыпала стопочку мелких самородков.

—