Шрифт:
Закладка:
1966—1973
Москва — с. Сугоново на Тарусе
НА КРАЮ ОКЕАНА
РОМАН
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Это происходило в Охотске, на краю океана, в штормовые дни революции...
Однажды в год, в именины Каролины Ивановны Буш, рас1 пахивались двери ее большого дома, и те, кто ловил рыбу, бил песца, искал мамонтов бивень, спешили засвидетельствовать свое почтение хозяйке.
Так было и на этот раз.
Золотоискатели, зверобои, русские коммерсанты, якутские купцы-компрадоры, представители американских торговых фирм, тунгусы-тойоны топтались в комнатах Каролины Ивановны. Задубелые физиономии, хриплые голоса, грубые шутки были характерны для этого сборища именитых и неименитых гостей, что и отметил про себя Андрей Донауров.
Он стоял у окна, в которое, словно в раму, было врезано солнечное море, и, поглядывая на входную дверь, прислушивался к разговорам. Он ждал нетерпеливо, нервно, выражение счастья и тревоги блуждало по его лицу.
— Эх, Колыма-река начисто меня разорила,— обратился к Андрею оймяконский купец Никифор Тюмтюмов.
— Что вы сказали? — спродил Андрей, не понимая, не слыша Тюмтюмова, даже не видя большеносой физиономии.
Купец пристально посмотрел на Донаурова и отвернулся к Дугласу Блейду.
Две мои баржи ледоход раздавил, щелкнули, словно орехи, а третья застряла в Наяхане. Прямо беда!
— Это очень печально,— Блейд сочувственно наклонил бело-курую голову.
— Где тонко, там и рвется. Ваши-то суда по всему Тихому океану странствуют, и хоть бы што. Благополучие и ажур! Крупные тузы жиреют на русских хлебах, а мелкота по зернышку клюет,— продолжал жаловаться Тюмтюмов,
-— Зернышки-то все-таки золотые,— иронически сказал Блейд.
— Без американцев мы сидели на золоте и не видели его. Верно. Спасибо, научили червонцы с земли поднимать...
Дуглас Блейд не понял, благодарит ли за науку Тюмтюмов, или издевается над ним; он снял роговые очки, близоруко при-щурился:
— Наша фирма ничего не берет за науку, кроме земли и воды...
— Русской земли и воды русской,— поправил Тюмтюмов,— Царь отдал вам Аляску, теперь верховный правитель уступает Чукотку с Колымой. В России сегодня братоубийственная война, русское величие растаяло, русские земли распродаются оптом и в розницу и нет нигде прежней тишины.
— Тишина нужна философам и поэтам, а мы деловые люди,— улыбнулся Блейд.
Вошла Каролина Ивановна в черном бархатном платье, с голубой лентой в волосах.
— Живите до ста и будьте такой же прелестной,— сказал Донауров, целуя ее руку.
— Вы льстец, Андрей. Смотрите на меня, а видите Феону...
К Каролине Ивановне подскочили четверо братьев Сивцовых— якутских купцов. Коренастые, с волосами черными, словно спрессованная сажа, в черных костюмах и манишках, они походили на пингвинов.
Сивцовы заговорили с именинницей о торговых делах, а Донауров стал разглядывать одну из картин, необычную по краскам. Сквозь бурный поток плывут в тихую заводь два карпа с крупными жемчужинами во ртах, на берегу поблескивает золотой крышей буддийская пагода.
Донауров знал, карп — символ делового успеха китайских мандаринов, буддийская пагода — символ семейного счастья. Символы были наивны, и не они поражали воображение,—. изумляли краски: белые, палевые, сиреневые, они были нежными, трепетными, воздушными и в то же время осязаемыми, их хотелось потрогать, попробовать на вкус. Донауров почувствовал под пальцами что-то мягкое — картина была соткана из лебяжьего пуха.
— Картина отличная, особенно материал,— усмехнулся он и приоткрыл дверь библиотеки.
Угловая комната была заставлена книжными шкафами: у Каролины Ивановны имелось собрание редких старинных книг из времен великих географических открытий. История Охотска наложила свой отпечаток на ее библиотеку.
В глубине комнаты, скрытые книжными шкафами, спорили двое. По грудному глубокому голосу одного из спорщиков Андрей узнал отца Феоны, священника.
— И еще уподоблю коммунистов мифическому царю Сизи-
фу: они 'катят на крутизну глыбищу всеобщего счастья, а докатят ли? — говорил отец Поликарп.
— Время покажет... А вот про церковь все уже известно. Двадцать веков длится ее деятельность, и ничего не дала она людям, кроме страданий,— возразил Илья Щербинин, начальник охотской радиостанции.
— Это правда, христианство пролило много крови в борьбе -с идолопоклонством, с еретиками.
— А потому выжигать его каленым железом?..
— Не призываю сжигать коммунистов, а токмо рек# — вместо богов небесных появились земные идолы и думают принести людям счастье. А новые-то поколения-то, может, откажутся от ихнего общего счастья и поищут свое, особенное. Человек-то по натуре искатель, его готовенькое, но чужое, не очень прельщает.
— Нельзя говорить о будущем, думая о прошлом и приписывая свои думы еще неродившимся людям. Да ивдумах-тоувас больше страхов и предрассудков, чем истины. Новое всегда кажется опасным, потому что неизведано,— упрекнул священника Щербинин.
— Нет ничего нового под солнцем,— вздохнул отец Поликарп.
Стало неприличным подслушивать чужой разговор, и Андрей вошел в библиотеку.
— Феоны моей не видели? — спросил священник, вскидывая на Андрея зеленые, выразительные, как у дочери, глаза.
— Нет, не видел,— ответил Донауров, а лицо, говорило: «Я только и жду, когда она появится».— Как поживаете, Илья Петрович? — спросил он.
— Кто теперь похваляется жизнью? Одни дураки разве? Дураков развелось, на радость мошенникам,— страсть! — вздохнул сокрушенно Щербинин.
— Верно! Обезумели самые трезвые головы,— подхватил священник, но придал словам Щербинина совершенно иной смысл. — Безумие потрясает Россию, проповеди земного рая гасят христианские мечтания о небе. Тускнеет лик христианства — лик единственно нужной человеку веры.
— Всякая вера имеет множество ликов,— сказал Донауров.—Если любовь и прощение выдумал Иисус из Назарета, то свободу делать что угодно — Мефистофель...
Он хотел еще что-то сказать, но почувствовал приближение Феоны. В красной вязаной кофточке, белой шерстяной юбке Феона шла сквозь толпу гостей.
— Христианство сильно, лишь когда несет крест любви и прощения... — начал было священник,
