Шрифт:
Закладка:
Не понимаю только одного, кто этот мерзавец, который мог предложить Николаю Николаевичу подобную статью, или это его собственная инициатива в этом милом деле.
Пожалуйста, сообщите мне все подробности этого дела, которые Вы могли собрать, меня весьма интересует знать, кто эта личность, которая предложила свои подлые услуги.
Слава Богу, у нас все благополучно, и мы продолжаем наслаждаться чудной погодой, морскими купаниями и, главное, тишиной и спокойствием симпатичного Гапсаля!..
До свидания, любезный граф Михаил Тариелович. Жму Вам крепко руку. Ваш
В следующем своем письме Лорис-Меликов сообщил, что статьи о Русско-турецкой войне, позорящие русскую армию и бросающие тень на государя, написаны при посредничестве доктора Шершевского, почетного лейб-медика, лечившего великого князя Николая Николаевича. Граф сообщал, что статья «не могла не огорчить государя», но подробности наследник узнал по возвращении в Петербург.
Письма Лорис-Меликова наполнены сведениями о том, что более всего интересовало наследника – о нигилистах, террористах, революционерах. (Стоит отметить, что в этой переписке нет упоминания о Пушкинских торжествах в Москве в мае-июне в связи с открытием памятника поэту, о потрясшей всех речи Достоевского, с которым наследник и великая княгиня Мария Федоровна были знакомы лично. Литература оставалась вне круга интересов двора, равно как и подполья.) Но граф не ограничивается информацией об арестованных, о подробностях их показаний, он исподволь проводит определенные идеи, пытаясь изменить заметно упрощенные взгляды великого князя.
«…Я коснулся этих явлений, так как они приводят к прискорбному заключению, что на исцеление людей, заразившихся социальными идеями, не только трудно, но и невозможно рассчитывать. Фанатизм их превосходит всякое вероятие; ложные учения, которыми они проникнуты, возведены у них в верования, способные довести их до полного самопожертвования и даже до своего рода мученичества…»
Великий князь рассказал в ответном письме, что государь написал ему о неприятном объяснении с братом Николаем, прибавив, «не знаю, что он сделает теперь, но если будет проситься уйти, я его не удержу». «Значит, – делал вывод наследник, – государь весьма недоволен поведением своего брата, и я могу откровенно Вам признаться, что я очень рад, что, наконец, государь энергично начал действовать с семейством, а то они позволяют себе все и безнаказанно.
Теперь бы не мешало и старшему брату государя, при удобном случае, тоже дать хорошего нагоняя!..»
Полагаю, в этом месте Лорис-Меликов призадумался. Что наследник недолюбливает высокомерного дядю Константина Николаевича, было известно (а тот считал племянника «безголовым оболтусом»), но для графа Константин Николаевич был важной опорой в предпринимаемых преобразованиях. Выход один: вести дело так, чтобы племянник не знал о поддержке Лориса дядей.
11 августа 1880 года Лорис-Меликов вошел к государю с всеподданнейшим докладом о назначении сенаторских ревизий в нескольких губерниях. Граф загодя знал, какими будут результаты ревизий, и полагал, что это дает ему основания для постановки вопроса о некоторых улучшениях в государственном управлении. Думается, Александр Николаевич вполне понимал лукавство Лориса, но доклад утвердил. Он сделал свой выбор.
Несмотря ни на что, Лорис-Меликов твердо продвигал свой проект, не упуская из виду никаких мелочей, способных помешать. Недавно овдовевшая сестра княжны Долгорукой княгиня Мария Мещерская вознамерилась вновь выйти замуж. Ее акции, естественно, поднялись, и предложение сделал князь Святополк-Мирский, член Государственного Совета, близкий кругу покойного фельдмаршала Барятинского. Княгиня Мария была не прочь принять его предложение, но все же обратилась за позволением в Ливадию. Только узнал об этом Лорис-Меликов, бывший с Мирским в давней вражде, немедленно поехал в Крым и добился отказа.
Возможно ли было достижение намеченных им целей? Валуев не верил и заносил в дневник раздраженные замечания об удачливом сопернике: «18 сентября. Обвала не остановить, если его не остановит неземная сила. Правительство в осаде, а воображает, что оно само осаждает, или что самобичевание есть способ обороны».
После посещения Лорис-Меликова: «3 октября. Впечатления сегодняшния не только прискорбныя, но и жалкия. И победитель Карса выходит в Хлестаковы. Невообразим сумбур в речах и понятиях, и все переплетено придворною стрункою. На столе разбросаны телеграммы от Высочайших особ; он их прочитывает, вам на них указывает; забалтывается до того, что говорит: „вот я сейчас при вас получу, они обычно в этот час приходят“».
«13 октября. Не был в Государственном Совете. Глупо бывать. Слышал, что заседание продолжалось приблизительно десять минут».
Неблагополучие в государстве чувствовали многие. 4 ноября в Петропавловской крепости были повешены Андрей Пресняков и Александр Квятковский, осужденные по «процессу 16-ти», первый за убийство швейцара на Васильевском острове, второй за взрыв в Зимнем. Эти двое были не первые и не последние. Уже не впервые выпадало более десяти казней за год. Бесполезность жестокости стала очевидной, но нельзя было не бороться с покушавшимися на «красный цветок». Главный вопрос состоял в том, останется ли государь со сторонниками перемен или примкнет к охранителям?
Поступки людей, даже самых видных, не свободны от влияния их человеческой природы, их слабостей и страстей. Лорис всегда был внимателен к княгине Екатерине Михайловне, но в последнее время особенно. Однажды решился и завел с государем разговор наедине, что княжна безусловно имеет право на более прочное официальное положение. Потом бросил осторожничать и прямо рубанул: «Народ был бы счастлив иметь царицу русскую по крови». Следовало бы фактическую жену государя – при изменившихся обстоятельствах – признать императрицей и короновать. Государь выслушал Лориса молча.
Лорис-Меликов прекрасно знал, что его недвусмысленные намеки и продуманная импровизация пали на подготовленную почву, хотя и не подозревал о глубине сомнений государя. Долгие размышления Александра Николаевича о своей жизни, о реформах, воспоминания о кончине отца, слухи о старце Федоре Кузьмиче – все это однажды привело императора всероссийского к мысли, которой он сам поразился: а не уйти ли? Оставить престол Сашке, а самому уйти в жизнь частного человека с женой и детьми. Конечно, не по подобию дядюшки, на что не согласилась бы княжна, да и сам Александр Николаевич плохо представлял себя с палкой в руке и котомкой за плечами. Но короновав Катю после ухода Марии Александровны, дав ей предельно высокое положение и достаточные средства, на это можно было пойти. Сам он устал от гнета власти, от ответственности за свои слова и решения, от страха за свою жизнь – подумать только, приходится по Петербургу ездить с охраной, в Царское пускать людей по билетам, на всех углах часовые… Кате власти не надо, думал он.
Природная его доброта вкупе с многолетней усталостью породили благодушное отношение к внутренним делам, которыми он занимался скорее по инерции, основное внимание уделяя дипломатии. Только Валуев и брат Константин решились напомнить ему о высоком звании Царя-Освободителя и тем всколыхнули природную гордость и самолюбивое упорство в достижении поставленной цели. Невзгоды последних лет не испугали его, но охладили к преобразованиям. Не они были его целью, а благо России. Теперь же оказывалось, что с некоторым успокоением в обществе возможно вернуться к недооконченным реформам. Так уверял Лорис.
