Время было тревожное, все знали, что недалеко севернее бесчинствовали тысячные отряды Махно и Григорьева. Наш же отряд насчитывал меньше ста шашек, при шести пулеметах. Это был как бы утлый белый челн в бушующем красном море, что и подтвердилось, так как приблизительно через два месяца нашим частям пришлось сдать Крым и укрепиться на Ак-Манае перед Керчью.

Через несколько дней после нашего прибытия полковник Лермонтов{258}, командовавший в то время вооруженными силами Перекопа и которому был подчинен Гершельман, потребовал от нас два пулемета. Поручики Трейчке и Б. П. Горский{259} (теперешний староста церкви в Наяке) уехали с пулеметами к нему, ослабив наш отряд. Все оставшиеся, сознавая создавшуюся опасность, были начеку. Вопреки клевете кого-то, видимо, заинтересованного в этом, никто пьяным не был. Через день после отъезда поручика Горского и Трейчке получились сведения, что банды Григорьева приближаются.

По приказанию Гершельмана все перешли на ночевку в людской дом. Никто не раздевался, даже не снимал сапог. К утру, еще затемно, когда по тревоге все выскочили из помещения на открытое, ничем не защищенное поле, наступающая густая цепь красных была уже совсем близко и открыла по нас частый огонь. Несколько человек наших упало, среди них был убит наповал ротмистр Богутский{260}. Наши стали отстреливаться и залегли перед домом и стеной скотного двора, расположив два пулемета по флангам. Ротмистра же Лазарева{261} с пулеметом Максима Гершельман сам повел на опушку леса, вправо от нас, чтобы обезопасить обход неприятелем с фланга и тыла. Наш правофланговый пулемет Кольта, при котором был я с инструктором нашей пулеметной команды, поручиком В. Клименко, работал непрерывно и, видимо, метко, так как перебежки в неприятельской цепи замедлились и противник несколько отошел, но часам, вероятно, к десяти утра григорьевцы стали особенно упорно наступать. В это время в нашем пулемете случился перекос ленты и мы под сильным огнем не могли устранить задержки.

Общее положение становилось угрожающим! Красные явно приближались. Правофланговый пулемет бездействовал, и каждая наша попытка втащить его за стену парализовалась необычайно частым огнем по нас. Приходилось ложиться плашмя и руками окапываться. Часам к одиннадцати дня (вероятно), когда положение еще ухудшилось, показался скачущий от опушки леса, со стороны ротмистра Лазарева, полковник Гершельман. Шагах в пятидесяти от нас его рыжий конь неожиданно упал замертво, Гершельман успел соскочить и, прихрамывая, подбежал к нам, ободряя нас. Красные открыли по нему бешеную стрельбу, но Бог хранил его в этот момент, и он успел зайти за стену.

Через какой-нибудь час положение стало критическим: передняя цепь красных была от нас совсем близко и мы думали, что они перейдут в штыковую атаку, задавив нас своей численностью. Пулеметы работали непрерывно. Все до одного отстреливались из винтовок. Вспоминается, как рядом с нами, вкладывая обойму за обоймой, бывший пленный красноармеец из-под Ставрополя, Кузнецов, считавшийся «ненадежным» и поэтому назначенный кашеваром, оказавшийся чудным стрелком, сваливал поочередно подымающихся на перебежки красных.

Вдруг, совершенно неожиданно, с правого фланга красных, почти с тыла у них, раздалось «Ура!» и приблизительно полэскадрона наших пошли в атаку в конном строю вдоль их цепей. Сам Гершельман с вахмистром, прапорщиком Гуревичем (точно фамилии не помню), и, кажется, с корнетом Гардениным{262}, собрав коноводов и всех обозных, обойдя балкой красных, повел их в атаку на наступающих. Это было полной неожиданностью для красных: увидев атакующую конницу, не дав себе отчета, сколько ее, приняв, видимо, ее за свежие новые силы, передние две цепи их поднялись и стали бежать, неся значительный урон от нашего огня. Наши потеряли несколько улан, и был тяжело ранен в позвоночник прапорщик Г.

Конная атака отогнала наседавших григорьевцев на значительное расстояние, а нашим дала возможность отойти за стену скотного двора и стать за укрытие. Поручик Клименко устранил задержку и вновь открыл огонь. Отбежав, красные опомнились и стали пытаться снова наступать. Часам к трем дня начался с их стороны сильный обстрел и у нас, кроме раненых, был убит корнет Маркин-Горяинов{263}. Часа в четыре при нашем пулемете не осталось патронов и мне пришлось идти искать ленты в людской дом. В доме лежало на полу много раненых и убитых, среди которых я узнал Гершельмана. Оказывается, готовя отступление к сумеркам, он стал наблюдать в бинокль через окно за цепями противника, когда пуля попала ему в шею, перерезав сонную артерию.

Прикрытым стеною скотного двора остаткам отряда стало обороняться легче, и красные были принуждены замедлить свое наступление, держась и обстреливая нас со значительного расстояния. К вечеру они подвезли орудие и открыли из него огонь.

У нас энергично готовились к отходу, укладывая на повозки раненых, и, вопреки сказанному в «Дневнике обывателя», ни одного из живых не оставили. Убитых же не было возможности всех собрать и вывезти, среди них был оставлен и корнет Маркин-Горяинов, лежавший на открытом месте: пробраться к нему было невозможно. С наступлением сумерек остатки отряда под командой полковника Грязнова{264} отступили на Сальково. Тела полковника Гершельмана и ротмистра Богутского были отправлены в Ялту, а затем, кажется, были погребены в Екатеринодаре. Полковник Лермонтов был отстранен от командования, и говорили, что одной из причин было оставление отряда Гершельмана в Аскании-Нова без всякой связи и помощи.

Грустно было слышать клевету, направленную по адресу всего отряда, запечатленную в «Дневнике» на страницах «Архива» на основании кем-то распущенных ложных слухов. Отряд Гершельмана действительно понес тяжелые потери, но доказательством сохранения полного порядка и дисциплины и отсутствия какой-либо паники может служить следующий показательный эпизод. При нашем отходе было оставлено несколько наблюдателей (дозорных) на скотном дворе. Одним из них был юнкер Николаевского кавалерийского училища В. Марцинкевич, чрезвычайно малого роста, которому обычно приходилось помогать сесть на коня. Когда все наши отошли, дозорные присоединились к нам, но кроме Марцинкевича — бедняга выбился из сил и не мог сесть на горячившегося и вертящегося перед ним коня. Отойдя от Аскании и заметив отсутствие этого юнкера, послали ему на помощь, и он присоединился к нам.

Минуя встречные деревни, где, по сведениям, были махновцы и григорьевцы, мы за ночь пришли в Сальково. Здесь была наша база с полковником Пуговочниковым{265} и поручиком Мухановым{266}.

Б. Сергеевский{267}

К пятидесятилетию первого вторжения красных