Шрифт:
Закладка:
В одном месте своей книги Гитлер пытается выступить и в роли антрополога:
Первым шагом, который в высшей степени явно отделял человека от животного, был шаг к изобретательству. Само изобретательство основывается на отыскивании хитростей и уловок, применение которых облегчает борьбу за жизнь с другими существами… (S. 494).
То, что хочет здесь изложить Гитлер, – отнюдь не криминальная антропология, как у Вульфена; та обращает внимание прежде всего на феномен обмана; он же хочет развить антропологию борьбы и по этой причине подчеркивает, что изобретательство возникает ради ведения борьбы; это слово надо понимать в его двояком значении – как изобретение технических новшеств и как изобретение субъективных уловок и хитростей. Практика и фантазия в этом с самого начала едины. Разумеется, Гитлер хотел бы, кроме того, воздать хвалу «изобретателю» как выдающемуся, более других старающемуся ради жизни индивиду, обладающему именно аристократическими чертами. «Вождь» имеет в виду теорию элиты. Однако то, что мы можем прочесть буквально, подразумевает: быть элитой – значит принадлежать к числу тех, кто открывает в борьбе за существование «хитрости и уловки». Аристократ как «изобретатель» хитростей. Круг мошенничества стремится замкнуться. Однако Гитлер устанавливает еще более однозначные связи между политикой и самовнушением:
Одно только превосходство в образовании немецких солдат, достигнутое в мирное время, привило всему огромному организму ту внушенную веру в собственное превосходство в таком масштабе, какой не считали возможным даже наши противники…
Именно наш немецкий народ… нуждается в этой силе внушения, которая заключается в доверии к самому себе. Это доверие к самому себе, однако, должно воспитываться у юного соотечественника уже с детства. Все его воспитание и образование должно быть ориентировано на то, чтобы дать ему убежденность в безусловном превосходстве над другими… (S. 456).
Гитлер в уникально прозрачных формах выражения выдвигает требование того, что сплошь и рядом характеризует неоконсерваторов и молодых консерваторов: доверия к самому себе без познания самого себя; внушения в противовес восприятию. Это дает в итоге идентичность, полученную из примитивно-изощренной реторты.
За пять лет до этого писатель Фердинанд Авенариус представил собрание документов, свидетельствующее о «страшных пропагандистских сказках» англичан в ходе мировой войны, и поставил своей задачей разоблачение тенденциозных фальсификаций фотоснимков и текстов бывшими противниками в войне. Он уверял, что, вскрывая ложь, используемую в ходе войны, хотел внести вклад в дело мира. Но, как он подчеркивал, успеха в этом можно добиться только тогда, когда мы преодолеем «войну, построенную на внушениях, и действие ее ядов» и сможем видеть насквозь «мировое безумие». Авенариус пытается выявить технику внушений. Он приводит многочисленные примеры «ядовитых цветов» внушения – от мелких надувательств и передержек до тяжких информационных преступлений. Он констатирует, по-моему, совершенно реалистично:
Пожалуй, будет неплохо, если мы прежде всего снова вспомним, что такое внушение. Заняться психологическими вопросами могут все без исключения, они могут стать «модой», если в них будет какая-то особая привлекательность, «сенсация». Так произошло с анализом сновидений Фрейдом и его школой, так произошло ранее с открытиями гипнотического и постгипнотического внушения. Но для жизни народов не в пример важнее то, что происходит повсеместно среди бела дня: внушение в бодрствующем состоянии. Мы вдыхаем и выдыхаем его, как воздух, и точно так же, как воздух, не замечаем его. То, что наше сознание не замечает внушения, позволяет ему полностью поддаваться внушению и подыгрывать ему. Внушение в бодрствующем состоянии обладает для отдельного человека мощной биологической (?) ценностью, ведь оно избавляет его от самого обременительного и тяжкого в мире – от самостоятельного мышления. Безусловно, оно и превращает его в стадное животное. Но он не замечает этого, ведь именно в том и заключается важнейшее влияние внушения, что оно заставляет подвергшегося внушению думать, что его мысли происходят из его собственной головы, а его чувства – из его собственного сердца…
В противоположность психоанализу Фрейда Авенариус делает акцент не на проблемах сознательного и бессознательного, а на проблемах внимания и невнимательности. Благодаря самовнушению для нас становятся убедительными и приемлемыми те картины действительности, которые соответствуют нашим тайным (а не неосознанным; ср. третий кардинальный цинизм) представлениям. Феномены внушения затрагивают сферу автоматического сознания, а не сферу бессознательного как такового. При этом невнимательность при восприятии мира связывается воедино с невнимательностью при восприятии самого себя. Так, благодаря суггестивному обольщению псевдоспонтанно выплывают на свет скрытые предрассудки и склонности.
Экскурс 7. Спектральный анализ глупости
Мы тем глупее в наших действиях, чем менее мы несведущи.
С появлением мошеннических амбивалентностей в современную эпоху претерпевает изменение общественное «хозяйство» интеллекта. Почти незаметно и тем не менее драматически изменяется соотношение интеллекта и глупости. Глупость утрачивает свою кажущуюся простоту и бесхитростность, в ней больше не видят некоего первичного состояния непросвещенных голов, но усматривают многозначный в себе самом, даже прямо-таки волнующе-притягательный в своей сложности феномен. Как только социальная психология занялась исследованием обмана и мошенничества, в эти рассмотрения была вовлечена и «глупость» – как феномен, выступающий необходимым дополнением к обману. «Больше нет ничего простого» – даже глупости. Таков, вероятно, самый печальный из триумфов Просвещения.
В свете рефлексии феномен глупости выделяется из повседневного мышления и всесторонне освещается теоретически. Он оказывается при этом особым случаем стремления к подчинению и упрямства. Обман сам по себе не представлял бы ровным счетом ничего без в высшей степени острой готовности обмануться у так называемой жертвы. Уже в относящейся к началу Нового времени книге «Зеркало дураков» Себастьяна Бранта (1494–1533) эта структура описывается так: Mundus vult decipi, ergo decipiatur. Мир хочет быть обманутым, следовательно, он должен быть обманут. Таким образом, теория дурака с самого начала признает в нем наличие самостоятельного и активного элемента (vult). Stultitia[362] не является невинной, но содержит аспект фальшивой наивности, которая присуща тому, кто позволяет считать себя дураком и соответствующим образом с собой обходиться. Это и подвергается агрессивному высмеиванию: высмеивание – это фермент европейской сатирической традиции.
В XX веке скандальный контраст между разумными нормами Просвещения и неразумностью человеческих отношений требует теоретических обоснований, которые выходят за пределы сатирических учений мудрости и поднимаются на более высокую ступень. Без сомнения, здесь многого достиг психоанализ, исследовав психогенетику и психодинамику феномена глупости. И он тоже продолжает «разматывать» мотив желания-быть-обманутым; он обнаруживает и раскрывает в глупости совершенно субъективный смысл.
Поучительнейший документ, свидетельствующий о начинающейся теоретизации глупости, представляет собой небольшое юмористическое произведение Шарля
