Шрифт:
Закладка:
Собачья канава
Пройдем не останавливаясь через Бермондси, который находится совсем рядом с Темзой, на южном берегу, точно так же поспешим проследовать через Шедуэлл и Поплар, печальное царство нищих… Но заметим: душераздирающие картины этих краев мало отличаются от тех, что можно увидеть в самых красивых районах Лондона. Так, например, в Кенсингтоне, неподалеку от великолепных королевских садов, есть целые улицы из нор, вырытых в земле, а точнее, в свалках мусора, а немного дальше оголодавшие бездомные прячутся в цыганских кибитках, наполовину увязших в грязи, или в снятых с колес фиакрах, которые им сдают за двенадцать су в неделю. Тем, кто не в состоянии оплатить даже такое ненадежное укрытие, остается лишь бродить холодными ночами, когда Лондон погружается в туман или снег, по пустынным улицам или под аркадами, окружающими некоторые площади. Они воюют за место на скамейках Молла или улицы Бёрдкейдж-вок, идущей вдоль парка Сент-Джеймс. Усталость берет свое, они мерзнут и, повторяя лживую и малоутешительную поговорку «Кто спит, тот обедает», погружаются в сон, который дарит им несколько часов забытья. Нам встречались люди, которые признавались, что вот уже восемь или десять лет спят только под лондонскими мостами.
Семья
Трактир
Блюгейт-филдс
В этих низах плетутся все заговоры против общественного порядка, в этих последних кругах человеческого ада посреди проклятий и кощунства мечутся отверженные миром люди. В Лондоне совершается огромное число преступлений, больше, чем в любом другом городе: посягательства на жизнь и собственность, убийства разного рода, отравления, драки, ссоры, ранения и увечья, воровство мелкое и крупное, изготовление фальшивых монет — и это еще не полный перечень. А сколько преступлений остаются нераскрытыми, несмотря на усилия полиции, которая, надо отдать ей должное, отличается бдительностью и хваткой! Сколько исчезновений, тайна которых навсегда остается неразгаданной! Кто знает, сколько ночных прохожих поглотила Темза? Сухая статистика скажет больше, чем красноречивые фразы моралиста. Тридцать пятая часть населения ежегодно изобличается в преступлении или нарушении закона, и из каждых четырнадцати человек по меньшей мере один побывал в Casual wards — это почти то же самое, что наши кутузки в полицейских участках,— или в работных домах.
Ни философы, ни филантропы, ни политики Англии не заблуждаются насчет масштабов и серьезности зла. Они пытались исправить положение самыми разными способами, от остроумных экспериментов до энергичных мер. Но всегда оказывалось, что так называемое решение приносит всего лишь временное облегчение… Обнищание продолжается, оно выходит из берегов, а иногда к нему добавляется какое-нибудь отягчающее обстоятельство — война, эпидемия, рост безработицы в результате остановки производства. Не пора ли властям перевязать эти глубокие раны и избавиться наконец от тяжелых болезней? Смертельный пауперизм, видимо, является закономерным следствием бурного роста производства и беспощадной конкуренции, в которую ввязалась Англия, как внутри страны, так и за ее пределами. Необходимость снижения затрат на производство неизбежно налагает на производителей жестокие ограничения, которые ужасающим образом сказываются на рабочих. Прибавьте сюда неумение нищих заглядывать в завтрашний день, нищих, которые вопреки Мальтусу остаются плодовитыми, и множество детей, которых надо кормить, когда даже бездетная семья, состоящая из мужа и жены, едва сводит концы с концами, и суровый климат, и потерю сил и здоровья при отсутствии нормального питания. Может быть, это все? Да, если не вспомнить об одной особенности англосаксов, а именно о некоторой неповоротливости, которая способствует глубине падения, об инертности и отсутствии гибкости, которые не позволяют человеку падшему вновь подняться на прежний уровень. Все это делает болезнь английской нищеты неизлечимой; само Милосердие опустило бы руки, если бы это дитя Господне не чувствовало, как вместе с несчастными, которые взывают к нему, растут его самоотверженность и силы.
Под мостом
Нигде в Англии мы не встретим такой сильной и глубокой любви к природе, как в Лондоне. Человек, который целый день, согнувшись под бременем тяжких задач, трудится в поте лица своего в душном Сити, с совершенно естественным нетерпением ждет мгновения, когда ему дадут возможность подышать свежим воздухом, когда он сменит контору на домик, утопающий в клематисах и лилиях. Богатые англичане, владеющие землей, не довольствуются тем, что обрабатывают ее ради урожая и прибыли. Они украшают и преображают ее так, чтобы она радовала глаз. Английский сад — это не что иное, как уголок природы, за которым следит и ухаживает его хозяин. И что может сравниться с великолепными парками, которыми окружены в Соединенном Королевстве роскошные замки аристократов? Видели ли вы где-нибудь еще что-то прекраснее, чем коттедж в пригороде Лондона с его маленьким, покрытым райграсом газоном — ухоженным, гладким, густым, насыщенным влагой и таким зеленым, что рядом с ним блекнут даже изумруды, с кустами роз и жасмина, наполняющими воздух сладкими ароматами? Повсюду отчаянная, но удивительно разумная и даже поэтичная любовь к зеленым насаждениям борется с промышленностью, этой настоящей королевой Англии, даже за самые крохотные участки земли. Если нет другой возможности, то англичанин убирает камень от входной двери и на его место высаживает плющ или ползучий фикус, и его стебли карабкаются по стенам и легкими гирляндами обрамляют двери и окна, свисают с края крыши. А если и это нельзя, то цветок стоит на столе! Во всем мире нет города, где продажа цветов достигает такого размаха, как в Лондоне на протяжении всего трех месяцев сезона, то есть в апреле, мае, июне. Подсчитано, что только в день дерби продается три миллиона роз!
Скверы и парки, куда ходят гулять те, у кого нет собственного садика, играют в Лондоне огромную роль. Ни в одной столице нет столь большого числа столь обширных парков. Порой они так велики, что посреди города с двухмиллионным населением кажется, что ты находишься далеко за его пределами. Здесь — вольно пасутся коровы и овцы, как будто только для того, чтобы картина еще больше напоминала деревню. Там — на речках и тихих прудах плавают лебеди и целые эскадры водоплавающих птиц из самых разных краев земли; чуть подальше — под сенью прекрасных деревьев, которым давно уже перевалило за три, а то и четыре сотни лет, мелькают всадницы с развевающимися волосами; а здесь — в избранных высшим светом местах — выстраиваются вереницы украшенных гербами экипажей.
