Я прикрепила кошелек обратно на пояс и, стараясь не помять платье, опустилась перед статуей Деи на колени и склонила голову. Подвески диадемы соскользнули с плеч и легким холодком коснулись щек. Невеста просила благословения у Деи на добрый брак и здоровых детей. Я знала молитву наизусть, но теперь, когда пришло время ее озвучить, не смогла сказать ни слова. Где-то наверху Хейрон произносил свою молитву Зеннону, гости вместе с Матерью-Служительницей – Серре и Иалону, а я тонула в тишине, которую едва нарушало потрескивание свечей.

Несколько раз я открывала рот, пытаясь начать молитву, но все звуки словно рассыпались в труху. Я могла солгать окружающим, но не могла солгать Дее.

После долгого глубокого молчания, чувствуя, как по щекам потекли горячие ручейки слез, я зашептала:

– Прошу тебя, Дея, услышь меня. Я знаю, что недостойна твоего милосердия. Но мне больше некого просить. Я не знаю, что делать. Я не хочу этой свадьбы, но другого пути нет. Сейчас я должна буду выйти и перед всеми, перед Зенноном отдать свою жизнь нелюбимому человеку. Если только есть хоть какая-то возможность избежать этого, прошу, покажи мне ее.

Осторожно вытерев слезы, я встала, глубоко поклонилась Дее и на нетвердых ногах вышла из придела. Меня уже, наверное, заждались, но я решила зайти в уборную в дальнем конце Храма, чтобы смыть следы слез.

Сверху, с лестницы, донесся гул голосов. Видимо, гости во главе с Матерью-Служительницей заканчивали молитву. Чутко прислушиваясь, я заторопилась дальше по коридору. И так сосредоточилась на том, чтобы не наступить на подол, и не сразу почувствовала – что-то не так.

Запах дыма.

Замерев, я попыталась понять, не показалось ли мне. Может, это просто свечи… Нет, пахло жженой бумагой и чем-то копченым. Меня бросило в жар, потом в холод. Я начала лихорадочно осматриваться в поисках источника огня и заметила чуть приоткрытую дверь книжницкой, где хранились книги Закона и Толкований. Я не стала никого ждать, а, подхватив подол платья одной рукой, бросилась к двери. Рывком открыв ее, я замерла на пороге.

Вдоль стен помещения тянулись стеллажи с книгами – от пола до потолка, в середине стоял стол с бумагами и поминальными записками, а перед ним на треножнике – чаша для сожжения записок. Именно из чаши поднимался противный беловатый дым, а рядом стоял Кинн в серо-синей праздничной форме с серебряными пуговицами.

И сжигал в чаше книгу Закона.

Увиденное было настолько абсурдно, что я просто уставилась на ошеломленное лицо Кинна и оторванные страницы в его руке.

Кинн сжигает книгу Закона.

Сердце замерло, словно его зажали в тисках. Кинн в замешательстве смял страницы и бросил в огонь.

– Разве ты не ушла? Где Служительницы?

Я была настолько потрясена, что даже не смогла ничего ответить.

«Всякое неуважение к символам Закона, коими в первую очередь являются книги Закона, должно быть наказано по всей строгости», – так гласил Закон, оставленный нам Первыми. С наказанием каждый город определялся сам. Раньше в Зенноне за это пожизненно сажали в тюрьму. Теперь наивысшей мерой наказания являлось изгнание.

Я услышала за спиной чьи-то тихие шаги и не раздумывая бросилась к чаше, зашипев Кинну:

– Туши! Давай же!

Ни воды, ни песка – ничего в книжницкой не было. Видимо, записки обычно прогорали сами собой. Я была готова затушить огонь своим подолом, когда Кинн наконец скинул свой френч и набросил на чашу.

Кто-то вошел в книжницкую и тихонько охнул.

– Что случилось?

Сестра Аннека. На пару сердцебиений я примерзла к мес ту. Видимо, она спустилась за мной и почувствовала запах дыма. В тот же миг я осознала: если я выдам Кинна, никто, даже Утешитель, не сможет ничего поделать. Судья мигом вынесет приговор. Метнув в Кинна предупреждающий взгляд, я сделала испуганное лицо и стремительно обернулась:

– Книга Закона горит! Мы пытаемся ее потушить.

Сестра Аннека испуганно посмотрела на чашу, на Кинна, потом на меня. Я заметила, как напрягся Кинн. Не хватало еще, чтобы он сейчас чего-нибудь наговорил. С преувеличенным отчаянием я воскликнула:

– Скорее, позовите кого-нибудь!

Сестра Аннека кивнула и, взметнув подол бледно-серой мантии, стремительно вышла.

– Что ты делаешь? – медленно, с ноткой угрозы спросил Кинн. Я повернулась к нему, и меня пронзил взгляд серых, словно грозовая туча, глаз. От обычно холодного и отстраненного выражения лица не осталось и следа – Кинн был в ярости. Внутри у меня всё затрепетало, но я в свою очередь спросила с негодованием и вызовом:

– Это ты что делаешь?

Когда он не ответил, продолжая сверлить меня взглядом, я не выдержала и заговорила, стараясь сдержать накативший на меня ужас:

– Мне все равно, что ты задумал, но сейчас перед всеми ты скажешь, что спустился в уборную, а на обратном пути почувствовал запах дыма. Ты бросился в книжницкую. В это время я выходила из придела, увидела тебя и пошла следом. Мы стали тушить книгу. Точка.

Кинн покачал головой, отчего темно-русые пряди упали ему на лоб, и хрипло произнес:

– Нет. Когда они придут, я во всем сознаюсь. Скажу, что ты ошиблась.

– Нет!

Во мне вдруг горячим ключом забила злость, и неожиданно для самой себя я сказала:

– Если ты признаешься, тогда у всех на глазах я порву еще одну книгу Закона.

Глаза Кинна потрясенно расширились, и он спросил севшим голосом:

– Что?

Чувствуя безрассудную уверенность, я повторила:

– Если ты признаешься, я подойду к этому столу, возьму книгу Закона и порву ее у всех на глазах.

И сделала шаг вперед.

Он попытался что-то сказать, но в коридоре послышались голоса. Во взгляде Кинна мелькнуло отчаяние.

В книжницкую зашла Мать-Служительница в сопровождении сестры Аннеки. Последним зашел Утешитель Йенар. При виде френча, накинутого на чашу, Мать-Служительница зашептала молитву, а Утешитель быстро подошел к чаше и осторожно поднял френч Кинна.

К счастью, плотная ткань перекрыла доступ к воздуху, и огонь погас. От книги остались полусгоревшие листы и по черневшая кожаная обложка. Положив френч на стол, Утешитель внимательно осмотрел чашу и книгу. Сердце у меня бешено застучало. Можно ли списать произошедшее на случайность?

Утешитель проговорил, словно отвечая на мой вопрос:

– Это не похоже на случайность. Кто-то хотел сжечь книгу Закона.

В книжницкой с остатками едкого дыма повисла тишина. Я изобразила немой ужас, распахнув глаза и приоткрыв рот. Утешитель задержал взгляд на Кинне, потом на мне.

– Не может быть, –