Шрифт:
Закладка:
Теодора встряхнула куклу, и из прорехи в плече посыпались зеленые семена. Тмин, подумала она. Как странно.
Она была бесплодна. Совершенно не способна стать матерью в физическом смысле, что Раса нисколько не беспокоило — он и так не хотел иметь детей. В худшем случае она могла представить себе, каким кошмаром он станет для дочери или сына, ничем не лучше ее собственного отца (упокой Господи его душу). И все равно от осознания этого больно…
И вот вам, пожалуйста.
Скривив губы и плотно-плотно, до боли, сжав их, она схватила куклу обеими руками, сдавив пальцами одну ручку и противоположную ножку. Потянула их в разные стороны — и стежки лопнули, распустились. Пряности, стружка и семена тмина посыпались наружу — в пыльном, сладко пахнущем облачке. Ты непослушная маленькая девочка! — зазвучал в голове голос отца. Когда он был разъярен, всегда брызгал на нее слюной. Непослушным детям игрушки не полагаются!
По ее щекам текли слезы, перемешиваясь с потом. Ручка с ножкой оторвались, кукла упала на пол. Всхлипнув, Теодора бросила оторванное, наклонилась и подняла тряпичное тельце. Оторвала все оставшееся — ручку, ножку и под конец голову.
Оставшийся кусок ткани — туловище куклы — обвис в ее руке, вывалив содержимое на пол. Комната пропахла едким запахом ее внутренностей.
Теодора вытерла лицо тыльной стороной ладони, протирая глаза до тех пор, пока все не перестало расплываться. Зрение вернулось, взгляд опять сфокусировался на беспорядке на полу. Рваная синяя ткань, коричневая стружка, зеленоватые семена и еще что-то. Она присела на корточки и стала копаться в мусоре кончиком указательного пальца. Что-то еще было в травяной мешанине — какие-то серо-белые осколки…
Это были кости.
Крошечные, раскрошенные суставы. Пальцы рук… или ног… нет, скорее, все-таки рук. Пальцы рук маленького ребенка.
Младенца.
Ахнув и отшатнувшись назад, Теодора потеряла равновесие и упала. Приложилась крестцом, довольно-таки больно. Имя мужа сорвалось с ее губ боязливым шепотом, как если бы то было слово из заклинания… или ругательство. Она беспомощно рассмеялась над абсурдностью своего ужасного открытия, но вскоре смех сменился слезами.
Покончив с рыданиями, Теодора поднялась с пола, достала из шкафа метлу и совок и все подмела. Содержимое совка — специи, кости и остальное — бросила в кухонную мусорку. Еще один этап ее вечерней уборки, не более того. Во всяком случае, ничего такого, что нельзя заглушить крепким напитком.
Забавно, я ведь даже не пью, подумала она, наливая немного джина из запасов Раса в граненый стакан. Напиток обжег горло, дыхание на миг перехватило. Потом Теодора налила себе еще стакан. Покончив и с ним, она взошла по ступенькам, чтобы проверить, как дела со стиркой.
Джоджо хлопнул себя ладонью по лбу.
— Идиот, — в сердцах бросил он.
У него ведь были книги. Целая чертова куча — а до его каморки через облупленную фанерную стенку будки Джейка рукой подать. А он тут сидит и воняет часа полтора: курит сигарету за сигаретой, смотрит в стену как умалишенный и буквально издыхает от желания что-нибудь почитать. Нет, ну не болван ли.
Так на меня бессонница действует, рассудил он. Бессонница и та насквозь тупая киношка, которую крутили во «Дворце». Он уже досконально, от буквы до буквы, изучил тонкую брошюру доктора Фримена, подобранную на улице, — такой экзальтированной и бездарной чепухи ему давно не приходилось видеть. Раздули из мухи слона — неудивительно, что тот, охочий на клубничку, парень выкинул буклет прямо на улице.
Всеми мыслями Джоджо теперь завладели стопки разнокалиберных книг в комнате, небрежно сложенные на длинном сосновом брусе, подпертом двумя бетонными блоками. Эта конструкция — замена журнальному столику — стояла рядом с его койкой. Там были Рекс Стаут и пара томов Чандлера, последний роман Джеймса Хилтона «Плоды случайности» и довольно обширная подборка дешевых литературных журналов с фантастикой, не говоря о Хемингуэе и Грэме Грине, ужастиках Кларка Эштона Смита и Артура Мэкена.
Уйма всего, но в данный момент Джоджо ничто из этого не прельщало.
Едва ли кто-то заподозрил в помято-неряшливом копе со шрамированным лицом большого любителя книг, но Джоджо Уокера это вполне устраивало. Он усвоил с ранних лет, что людей почти никогда не интересует суть вещей. Обертка — собачья шерсть, кривая рожа — с лихвой окупает их любопытство, а до того, что под ней, до души, которая, может статься, совсем другая на вид, им дела нет. Ничего не поделаешь — таких много, большинство. Джоджо походил на ожившее клише, но благодаря этому обретал некую блаженную анонимность, которой не ведал в жизни, пока не влился в обычный людской пейзаж и не начал жизнь тихую, одинокую, с чистого листа. В Литчфилде было достаточно ярких молодых людей с лоснящимися будками — незачем пристально следить за суровым уродливым парнем Джоджо Уокером. И хорошо, что они мало о нем знают.
И хорошо.
У него были свои книги. Своя койка. Работа, никогда не требовавшая многого, и, да поможет ему Бог, пара-тройка друзей — пусть таких же парий, как он сам. Почти как у того парня из романа Артура Кестлера «Слепящая тьма» — как его там, Рубашов? Разве что жалости к себе поболе…
Высунувшись из будки, Джоджо пронзительно свистнул Чарльзу через вестибюль.
— Да, босс?
— Я тебе не босс, Чарльз.
Негр ответил белозубой улыбкой.
— Я сейчас зайду к себе в кабинет на минутку, а ты покарауль, ладно?
Чарльз кивнул. Джоджо закрыл дверцу одной клетки и отпер другую, собственную. Роман Кестлера остался там, где он положил его в прошлый раз — между старым изданием «Четырех квартетов» Элиота и новым «Вне пространства и времени» Эштона Смита, на узловатой серой доске, с торчащей между страниц полоской, вырванной из газеты, такой импровизированной закладкой. Джоджо раскрыл книгу в заложенном месте, и его взгляд скользнул к последней фразе, запомненной из прочтенного, — той самой, что не давала ему спать во время вечерних раздумий.
Сатана же, напротив (писал Кестлер), худ, аскетичен и фанатично предан логике.
Старый добрый логичный Сатана…
В вестибюле кто-то пронзительно закричал.
Джоджо вернул газетную полоску на место и бросил книгу обратно. Опрометью выскочил в вес-тибюль, на ходу сжимая-разжимая кулаки. Только бы поспеть, пока самое плохое не случилось.
Чарльз стоял у сигаретного автомата, слегка сгорбившись и придерживая упавшую в обморок женщину, в которой Джоджо узнал одну из медсестер из гигиенического шоу — ту, что посимпатичнее, умеющую улыбаться. Она все еще была в форме медсестры, хотя чепчик и чулки отсутствовали, а блузка была расстегнута до самой груди.
Она вся была забрызгана кровью.
— Босс Уокер! — воскликнул Чарльз, и его лицо превратилось в маску ужаса. — Скорее сюда! Босс Уокер!
