Старого Джимми Шеннона удар хватит, если он увидит это дерьмо, подумал он. Хоть вентилятор здесь есть — не зря пришел.

Сам фильм был ничем не примечателен во всех отношениях. Бедняжка Барбара Блейк, которую вяло играла какая-то неизвестная актриса, чье имя Джоджо забыл почти в ту же секунду, как только титры закончились, шаталась семо и овамо в первом акте, отчаянно влюбленная в сына бакалейщика. Само собой, вскоре эта дурёха угодила в положение. Естественно, бо́льшую часть второго акта она боролась с постыдной тайной, а к началу третьего самой себе казалась натуральной белой вороной. Вся ее нехитрая «игра» сводилась к театральному надуванию губ и заламыванию рук, а на той сцене, где якобы с ней случился обморок, в зале откровенно заржали. В конце концов раннее материнство Барбары подошло к ужасному и трагическому концу, когда ее кавалер набрался наглости и чуть ли не похитил ее под покровом ночи, чтобы тайно увезти в новую жизнь в большой город. Кончилось дело тем, что машина, на которой гнали молодые-шутливые, врезалась в широкий дуб. Парень умер, дурёха Барбара осталась жива, но схлопотала выкидыш. Где-то в нарочито поучительной части повествования затерялся посыл, что судьба этой парочки — результат незнания фактов и неподчинения правилам.

Как только мелодрама закончилась, началось самое странное.

Кадр сменился так неожиданно, что Джоджо не сразу осознал, что видит. Белизна на экране; две симметричные складки, сходящиеся к чему-то неравномерно-черному, как-то странно выпуклому, мокрому. Чернота постепенно отступала, являя миру новое белое. Только потом, по вздохам в зале и каменным лицам мужчин, застывших кто в самых недрах кресла, кто на краешке, он понял: им показывают настоящие роды. Кое-как распределив внимание между тем, что творилось на экране и зрителями, Джоджо не без чувства мрачной веселости подмечал, как много, оказывается, можно рассказать о личном опыте каждого человека, если брать за основу степень дискомфорта, написанного на лице. Самый молодой на вид зритель аж позеленел. Старичок-жид с козлиной седой бородкой только ухмылялся и покачивал головой как китайский болванчик. Чудо появления жизни не таило для него никаких сюрпризов.

Хоть это и было крайне откровенное зрелище, Джоджо оставался невозмутим. Когда свет зажегся, доктор Фримен встал сбоку от помоста и оглядел собравшихся, судя по всему, оценивая настроение зала перед переходом к следующему номеру шоу. По обе стороны от него застыли две медсестры, всё с теми же стопками брошюр в руках.

— Всего за двадцать пять центов предлагаю вам ознакомиться со сведениями крайней важности, которые изложены в этих бумагах, — провозгласил доктор.

Выбор важных сведений оказался ожидаемо невелик: две брошюры, по одной — от каждой сестрички, про раннее материнство и, соответственно, про раннее отцовство. За обе — полдоллара; заинтересованные — не упустите шанс. Джоджо решил не тратиться попусту — свои познания в вопросе он мнил достаточными. Когда та из двух сестер, что показалась ему симпатичнее, поравнялась с его местом, он невинно улыбнулся и изобразил пустые карманы. Она лишь пожала плечами и перешла к другому зрителю в ряду — вдруг этот окажется простаком.

Вторая сестричка держалась поодаль. Они встретились глазами один-единственный раз, и Джоджо моментально узнал ее. Несомненно, в черных чулках, в которых она была накануне вечером в вестибюле отеля, девица выглядела хорошо, но облегающий костюм медсестры (несомненно, купленный в магазине спецодежды) сидел на ней и того лучше. Он догадался, что медсестры обычно не носят так много косметики на работе, но она не работала медсестрой. Как и уважаемый доктор Эллиот Фримен, тоже из числа новых постояльцев отеля «Литчфилд Вэлли», она была лишь актрисой в новоявленном водевиле, зарабатывавшей себе на хлеб банальной ролью.

Медсестры сделали по два обхода, снова пытая счастья с теми, кто отклонил их предложение в первый раз. Джоджо поджал губы, глядя на женщину, снова появившуюся рядом с ним, и она нервно хихикнула в ответ. А когда-то были времена, что я б с ней попытал счастья, рискнул приударить, подумал он, но они прошли. Сестра пошла дальше, втиснула-таки кому-то несколько бумажек. Джоджо скользнул тихонечко в вестибюль и вышел на улицу. Бледноликий коротышка с копной белокурых волос стоял под уличным фонарем, судорожно листая урванный экземпляр «Преждевременного материнства», судя по лицу, в поисках чего-нибудь непристойного. Пролистав до конца, он разочарованно присвистнул и швырнул брошюру на землю. Выждав, пока бедный извращенец скроется вдали, Джоджо лениво подошел к фонарю и подобрал брошюрку.

Что одному — смрад, другому — клад, подумал он, сворачивая буклет в трубочку и хороня в кармане. Обратил взгляд к запястью — часы, оказалось, не взял. Пожав плечами, он направился в отель.

Смотреть не на что. Так он говорил зевакам в свою бытность копом. Ступая по главной улице, Джоджо наконец открыл коробку с черной лакрицей и устроил себе ужин на ходу.

Джейк сидел, с глазами по пятицентовую монету, таращась на пышную грудь склонившейся над ним медсестры. Ну и штучка — манит и страшит разом! А эти сонно прикрытые веки, вызывающе красная помада… Да, тут есть о чем подумать на досуге. «Преждевременное материнство» она поднесла как блюдо для церковных пожертвований, и ее бровь изогнулась в немом вопросе.