Шрифт:
Закладка:
— Могу чем-то помочь?
— О, не сомневаюсь. Но это не твоя работа, а моя. И не стоит забывать о том, что ты тут совершенно ни при чем.
В повседневных делах мы находим свой ритм. Лето — горячая пора, так что Карл завален заказами по уши.
— Это как-то связано с жарой, — говорит он. — От нее кровь закипает в жилах, не иначе.
Он возвращается в четверг, снимает ботинки, штаны, рубашку, сует их в нейлоновый мешок и пускает воду в ванну. Я стираю, складываю носки и готовлю ромашковый чай с печеньем, а Карл бодрствует большую часть ночи, записывая детали убийства юной преступницы Лоретты, которая делала такой подробный отчет с каждого ограбления банка, словно собиралась платить налоги. Вот с нее и взыскали по счетам. Когда солнце встает, Карл все еще пишет, а после приходит время кофе и бублика, и масла на нем, и подготовки к зачистке на следующий день.
Я знаю о Лоретте потому, что Карл держит свой журнал на столе. И когда его нет дома, я не могу не прочесть, что там написано. Я вообще регулярно его читаю. И теперь знаю о многих людях, не только о Лоретте. Себе я говорю, что это исследование. Как я могу помогать ему, не понимая сути работы? Как могу очистить совесть, не зная, что ее запятнало?
Лишь однажды Карл, вернувшись домой, нарушает установленный распорядок. Заходит в хижину в ботинках, оставляя на полу следы крови и грязи. Падает на стул, так и не сняв рабочей одежды. Я не знаю, что делать, поэтому просто слушаю его. Он говорит о том, что чувствуешь, когда нож натыкается на кость, когда слышишь хруст сворачиваемой шеи, который напоминает ему треск хлопушек за шикарно накрытым праздничным столом.
— Твоим столом? — спрашиваю я.
— Нет. Не знаю чьим. Без понятия, откуда это взялось. Может, это даже не мое воспоминание.
— Понимаю, — говорю я. Затем расстегиваю его рубашку, помогаю выбраться из ботинок и отмываю хижину так, что она начинает блестеть от чистоты.
По воскресеньям у меня есть свободное время, чтобы изучить место, которое Карл называет домом. Признаться, оно мне даже немного нравится. Мне нравится погода и люди, сидящие у доков. Мне нравится моя работа. Папки и документы появляются и исчезают в недрах шредера, но убийство — штука долговечная. Приятно заниматься чем-то почти стабильным. Не думаю, что это приведет к настоящей стабильности, но может же девушка помечтать.
Я часто останавливаюсь у тележки с колотым льдом с лимонным и вишневым сиропом. Язык становится красно-желтым, когда я ем лед деревянной ложкой, сидя на мостках и глядя на океан. Я высматриваю там людей, работающих ракушками, морскими звездами, медузами и другой живностью. Мне нравится находить ракушки с дырками — их можно нанизать на цепочку. В компанию к Председателю я добавляю на ожерелье перламутровую раковину, в названии которой слышатся имена двух моих любимых людей. И теперь мою шею украшает своеобразный семейный портрет, правда не в медальоне. Вечером Карл ведет меня на ярмарку, где мы катаемся на карусели — раз десять, не меньше. Фарфоровые лошадки. Целая конница, можно сказать.
— Тебя еще не укачало? — кричит он.
— Нет! Все просто прекрасно!
Мы развлекаемся как можем, и он легко попадает дротиком во взлетающий воздушный шарик.
— Есть, — говорит Карл и попадает еще в семь шариков подряд.
Кто-нибудь то и дело останавливается посмотреть — и не только на его мастерство. Они смотрят на Карла с выражением, которого я никогда раньше не видела, и я говорю:
— Карл, идем, пожалуйста, идем, давай уйдем прямо сейчас, пока их лица не перекосятся еще больше и они не потянутся к карману, не откинут полы плаща, не скользнут рукой к сапогу и не откроют кобуру на поясе.
Ну конечно! Это же жертвы Карла, думаю я, пришедшие по его душу, жаждущие мести, оставшиеся собрать осколки после его многочисленных командировок. А может, и не жертвы, или все же жертвы, или же они просто съели по куску отравленного пирога. Я никогда этого не узнаю. Я никогда не пытаюсь ничего узнать. Жизнь подобна чужаку в толпе, чьи намерения навсегда останутся неясными. Да и смерть, если подумать, — тоже.
Карл выигрывает для меня кучу плюшевых игрушек: целый ворох ядовито-зеленых бездушных заек. Он несет их сам, чтобы я могла спокойно идти, пить свой напиток, размахивать руками и кружить юбкой. Когда я устаю, он берет на руки и меня, несет домой, кладет на койку и накрывает одеялом. Просыпаюсь я в настоящем плюшевом заповеднике, окруженная мягкими игрушками — милыми подарками минувшей ночи.
В другие ночи мой сон не так спокоен, и бутылочка из-под бурбона на моем ожерелье требует своего. Мы с Председателем ходим вдоль берега, до крови стирая ноги об острые ракушки. Забираемся на спасательную вышку, на водонапорную башню, под мостки и на колесо обозрения на ярмарке. Мы говорим о жизни, о бизнесе, о решениях, которые касаются нас обоих. Карл находит меня, когда я карабкаюсь обратно к его хижине, за несколько часов до рассвета. Я объясняю ему свойства своего ожерелья.
— Он дает дельные советы? — спрашивает Карл, бинтуя мои ступни.
— Дельные, но, пожалуй, не очень уместные.
— На пиратском корабле я наблюдал, как ты беседовала сама с собой, — говорит Карл, и я вспоминаю, как сама издали следила за ним.
Я дико рада, что у нас есть что-то общее. Это общее может стать фундаментом нашего совмест-нопо будущего. «Помнишь, как мы следили друг за другом? — будем говорить мы когда-нибудь. — Помнишь, как однажды мы вдруг поняли это?» Я думаю о его носках, о том, как аккуратно их складываю. О том, сколько раз видела его голым на пути в ванную. Думаю о его строгом почерке на страницах журнала. Я могла бы предложить ему стать моим парнем, хотя я давненько не заводила новых парней и уж тем более для отношений на расстоянии. После чего я вдруг вспоминаю своих парней, угнездившихся у меня дома, и о том расстоянии, что нас теперь разделяет и которое я даже не представляю. Теперь все мои парни далеко. Впрочем, вряд ли настолько же далеко, насколько могут быть далеко двое следящих друг за другом людей.
— Хочешь стать одним из моих парней? — спрашиваю я.
— Боюсь, детка, это вне моей компетенции, — отвечает Карл и дарит мне долгий нежный поцелуй на ночь.
История Лоретты, грабительницы банков,
