разговоры с офицерами, когда солнце уже закатилось на западе за горизонт. Лишь тогда он на радость жене вернулся в дом и лёг с ней в постель. Она что-то радостно говорила ему, но он не понимал ни слова, ни единого слова не разобрал, пока проваливался в сон.

Ночь пролетела за мгновение, казалось, вот только что лёг, а уже жена тормошит.

— Господин мой, к вам пришли.

— Что? Утро уже? — едва открывая глаза, спрашивает кавалер.

— Давно уже, и к вам человек пришёл. Говорит, дело важное.

Волков приподнимается на локте, смотрит на жену:

— Что за человек? — он ещё спал бы и спал.

— Из ваших какой-то.

— Имя он назвал своё?

— Назвал, назвал, — отвечает Элеонора Августа, — да я позабыла.

«Дура».

— Распорядитесь, чтобы Гюнтер нёс мне воду, — произносит он, садясь на кровати.

— Да уже давно всё готово, ещё поутру велела вам согреть, — сообщает жена, довольная собой, и добавляет: — Я распорядилась вашего человека кормить.

Она улыбается и ждёт… Похвалы, что ли…

— Благодарю вас, — говорит он и начинает одеваться.

А она вместо лакея кидается ему помогать. Это опять удивляет генерала. Отчего она такая стала?

А человек его ждал, конечно, был по делу важному. Когда Волков спускался из покоев к столу, так, увидав его, со своего места встал и поклонился не кто иной, как капитан его Эрик Георг Дорфус, собственной персоной. И кавалер так ему обрадовался, что обнял молодого человека вместо ответного кивка:

— Позавтракали?

— Госпожа Эшбахт была весьма гостеприимна, — отвечал капитан.

— А что это у вас? — Волков садится за стол, а сам показывает на бумаги, что лежат подле руки капитана.

— Как вы и приказали, ещё раз был на том берегу. Чуть обновил карту и осмотрел ещё раз лагерь.

— Видели лагерь?

— Я в нём был, продал две бочки мёда интенданту.

— И что?

— С лагерем всё так же, — отвечал капитан, — укреплять его никто не собирается. Ров неглубок, частокола нет, рогатки на входах, и всё. То нам на руку.

Казалось бы, всё хорошо, но тон Дорфуса был вовсе не успокаивающий. А тут Мария принесла господину сдобные булки, только что испечённые, кофе горячий, печёную свинину в горчице.

Пока она ставила все это на стол, кавалер молчал, но как она ушла, он спросил своего офицера:

— Вижу, что не всё вам там показалось хорошим.

Капитан кивал, соглашался: да, не всё.

— За день, что я там был, в лагерь приехало двенадцать кавалеристов с южных сёл. А к вечеру пришли ещё двадцать четыре арбалетчика. И пока я лагерь не видел, там палаток-то поприбавилось.

Волков, увидав капитана, окончательно проснулся, а теперь, от последних слов его, уже даже и взбодрился. Отложил кусок булки, отодвинул тарелку с бужениной. А вот и он, главный момент всякого человека, который принимает решения, от которых будет зависеть его жизнь и жизни многих, многих людей, что пойдут с ним. Главный момент, момент принятия решения. И тут ошибиться нельзя. Хочется, хочется, конечно, переложить часть своей ответственности на кого-то другого, да на кого же? Кто за тебя примет это решение? И всё-таки он хочет знать наверняка:

— Думаете, тянуть нельзя?

Капитан начинает зачем-то ворошить свои бумаги, как будто потерял в них что-то важное, но там нет ничего этакого, это всё он делает машинально, от осознания своей причастности к важному решению, от осознания своей ответственности за будущую кампанию, он молод и не хочет отвечать за принятие решения, ему неуютно под тяжёлым взглядом генерала. Но отвечать на заданный вопрос ему придётся, и он наконец говорит:

— День, два… Или, может, три дня у нас ещё есть для атаки на лагерь, дальше…, — Дорфус качает головой, — дальше не знаю… Одним полком со стрелками можем и не управиться. Думаю, что каждый день в лагерь приходят новые части, каждый день они усиливаются. А если протянем, так ещё и генерал их приедет. Тогда точно придётся ждать ещё полковника Эберста с его полком и артиллеристов Пруффа.

Большего кавалеру знать было и не нужно. Он сделал два больших глотка кофе из чашки, чуть помедлил, словно ловил удовольствие от напитка, и уже после крикнул:

— Гюнтер, господ Максимилиана и Фейлинга ко мне! — и, снова повернувшись к капитану, сказал: — Раз тянуть нельзя, значит, и не будем. Начнём дело.

Эрик Георг Дорфус, капитан его штаба, молча кивнул. Молодой человек был рад, что подобные решения приходится принимать не ему.

Глава 9

Сам собой пропал аппетит. Вернее, не пропал, просто стало сейчас ему не до еды. То волнение, что овладевает человеком перед очень важным делом, как раз и овладело им. И когда это волнение посещает деятельного человека, разве может он усидеть на месте?

Тут же господ Румениге и Габелькната он отправил к полковнику Брюнхвальду и майору Рохе, которые со своими частями стояли под Эвельратом, ожидая приказа выдвигаться в Лейдениц для погрузки. Молодые господа получили тщательные инструкции, которые они должны были донести до Брюнхвальда и Рохи, после чего сразу уехали.

А сам генерал, так толком и не позавтракав, велел господину Фейлингу ехать в лагерь, что был разбит чуть южнее Эшбахта, и сказать капитану Кленку и майору фон Реддернауфу, чтобы собирались со своими ближайшими офицерами на рекогносцировку. Волков думал показать господам места, дорогу на юг и берег, на котором они будут ждать баржи, после того как он уже высадится в кантоне.

— Что? — жена, спустившись вниз, увидала суету в доме, готовящихся в дорогу молодых господ и своего мужа. — Куда вы? Уезжаете?

— Надобно мне, госпожа моя, — как можно теплее отвечал он.

— Да как же вам надо?! Вы же одну лишь ночь дома были! И уже уезжаете.

— Говорю же вам, дорогая супруга моя, — продолжал он терпеливо, — враг зашевелился, надо мне ехать.

И, конечно же, она тут же спрашивает:

— А куда едете? А вернётесь-то когда? — спрашивает, мужа за рукав поймав и не выпуская, а сама смотрит, в лицо ему заглядывает.

Вот и что ей, гусыне, отвечать тут? Сказать, что едет он на войну и не разумеет до конца, вернётся ли вовсе?

— Еду я с господами офицерами сначала на юг наших владений, а оттуда в Лейдениц, встречать друга нашего Брюнхвальда. А как узнаю, когда домой вернусь, так о том вам весть пришлю, — говорит он. — А волноваться вам в вашем положении не нужно, — он даже погладил её по большому животу. — Чрево своё берегите.

— Войну затеяли? — она начинает лицом грустнеть прямо на глазах.