— Дай, посмотрю на тебя! — с интересом вглядывалась в каждую черту его лица, а затем покрывала лоб и щеки легкими быстрыми поцелуями.

— Ты — лучшее, что получилось у меня в жизни! Ты — мое произведение искусства!

Бабушка при этих ее словах мрачнела и уходила на кухню, где потом долго стояла у окна, словно высматривая кого-то на дороге. Может, она размышляла, какое же заклинание наложить на эту проклятую дорогу, чтобы дочь перестала уезжать, и осталась, наконец, с ними. Осталась с Микой. Но такого сильного заклинания не существовало. Она опять исчезала, как исчезает лунный свет с приближением рассвета. Мика просыпался и обнаруживал, что мамина комната пуста, остался только запах фиалок на ее подушке. Видимо опять протрубил какой-то одной ею слышимый рог, заставляя вновь устремиться на поиски «любви всей ее жизни». Когда Мика был совсем мал, бабушка объясняла, что мама уехала в другой город, чтобы заработать там денежек и прислать Мике чудесные подарки, а то и вовсе потом забрать его к себе, когда основательно обустроится. Но со временем, решив, что он уже вполне разумен и может сам разобраться, что же на самом деле происходит, стала просто отмалчиваться: громыхала посудой, принималась ожесточенно тереть столешницу, словно заметив на ней проступившее вдруг лицо дочери и стремясь навсегда стереть ее из их жизни. В последний раз, когда мать вновь объявилась, она прожила дома дольше обычного, и в сердце Микаэля поселилась робкая надежда, что теперь так будет всегда. Это было чудесное время! Они были не разлей вода.» Мы с тобой дружки! — смелась мать, взъерошивая ему волосы. Микаэль даже решился спросить у нее о своем отце.» Знаешь, для творчества нужна свобода. Очень непросто приручить настоящего художника к быту, всей этой обыденности, да и отцовству. Твой отец говорил:»Нет ничего более враждебного искусству, чем «детская коляска в передней». Не думай об этом, и не думай о нем плохо». Мика решил, что тот просто был женат. Они с матерью то и дело что-то обсуждали, спорили, много смеялись и вместе читали, ходили в художественный музей и не обошли своим вниманием местный театр. Было куплено много книг по искусству, и мама забавно передавала истории своего знакомства с разными художниками. Однажды он проснулся словно от чьего-то прикосновения. Было еще рано: солнечные лучи робко начинали проникать в комнату, перекликались ранние птахи, и небо было чистым, без единого облачка. Все словно было озарено любовью. На его столике лежал карандашный набросок: тонкий женский профиль, склоненный над лицом ребенка. Внизу маминой рукой было выведено: «Люблю тебя!»

— Мама! Это ты нарисовала? Здорово! Это правда здорово! — он бросился в ее комнату, но та была пуста. На кухне бабушка крошила что-то с таким видом, словно наконец-то добралась до врага всей своей жизни.

— Бабушка, смотри! Это мне мама нарисовала!

— И что мы с этакой-то красотой делать теперь будем? Может, зад свой голый прикроем? — ответила та с горечью. Денег всегда не хватало, а мама снова уехала. Мика был худеньким и высоким, быстро вырастал из только что, казалось бы, купленной одежды, чем приводил бабушку в отчаяние — нужны были новые траты, дочь же присылала иногда новые книги по искусству, а со временем прекратилось и это. Потом на смену его детской отверженной любви пришел «сложный возраст»: он ненавидел мать за то, что ее нет рядом, а себя за то, что все еще ее ждет, считая это слабостью. Стараясь «держать лицо» даже перед самим собой, холодно постановил, что каждого человека должен кто-то родить, этот закон природы обойти никому еще не удалось. Что ж, его родила «эта женщина». Ну и Бог с ней, забыли. Потом, напившись (дворовая босота праздновала то ли возвращение чьего-то брата из армии, то ли из мест не столь отдаленных, а может и то и другое вместе) орал:» Да пошла ты! Поняла? Пошла ты!» Дворовое общество посчитало, что речь идет о какой-то его подружке, и гудело одобрительно: «Правильно понимает! Суки они все!»

К книгам по искусству Микаэль не охладел, и даже более того — стал посещать художественную школу. Проявившуюся вдруг в нем способность «считывать» других людей, он связал именно с занятием живописью, которая, как он полагал, развила его чувствительность. Мика, словно эмоциональный хамелеон, мог слиться с человеком и безошибочно определить причины того или иного его настроения. Это позволяло ему легко манипулировать другими. Со сверстницами пользоваться этим своим «талантом» он считал ниже своего достоинства, да и особой нужды в этом не было: он был умен, мягок и считал, что женщин, как и детей, нужно баловать. Обладая почти фотографической памятью, хранил в голове «целые архивы», и слыл, по этой причине, интересным собеседником. К тому же Микаэль был высок, хорошо сложен, лицо в обрамлении каштановых кудрей и девичьи ресницы. Из романов он выходил легко, оставаясь с бывшими возлюбленными в прекрасных отношениях, а те пребывали в полной уверенности, что инициаторами расставания были именно они. Зрелые же дамы служили ему источником доходов и жизненных удобств. Ему многое давалось легко, но ни к чему он не испытывал искреннего живого интереса. Во время учебы в художественном институте, куда он поступил после окончания художественной школы, ему встретилось много разных, работающих со страстью, мечтающих стать мастерами и получить поэтому право нарушать уже существующие традиции художников и людей, вращающихся на их орбитах, что оживило его жизнь, но видеть это делом всей своей жизни не хотел. Он словно был отравлен какой-то скукой.

Оправдания себе он не искал. Время от времени просыпалась решимость все в своей жизни изменить и была жива в нем еще до следующего дня, но вот ее будоражащая волна спадала, и к нему возвращалась привычная скука. Виной тому он назначил разочарования своего детства. Иногда Мика представлял, как они с матерью встретятся, и она увидит, что он интересен и нисколько не уступает всей этой художественной братии, ради которой она его, своего сына, когда-то оставила. И вот это произошло. Он узнал мать сразу, хотя с последней их встречи прошла, казалось, целая вечность. Утро выдалось солнечным. Мика собрался было перейти на другую сторону улицы, когда их заметил. Колоритная пара расположилась на скамейке возле цветочного павильона. Дама сидела с прямой спиной бывшей балерины и с напускным равнодушием смотрела в сторону. Маргинального вида субъект нависал над ней, стараясь заглянуть в глаза, и