Явился Мирослав. Тряхнув рассыпавшимися по плечам волосами, он оповестил:

— Мачеха твоя приехала, княже. Хочет тя зреть.

— Вот чёрт! — в сердцах выругался Лев. — Рагана[107] литовская! Следить за ней прикажи, Мирослав. Очей чтоб не спускали! А покуда кличь её сюда!

По плечам и спине Льва волной пробежал озноб. Он поёжился от неудовольствия. Может, он в самом деле хвор? Князь сам начинал верить в свою болезнь.

Княгиня Юрата, вся в чёрных одеждах, высоко неся гордую голову в повойнике, села на мягкую, обитую бархатом лавку у ног пасынка. Лев из-под полуоткрытых век устало смотрел на её густо набеленное лицо. В уголках чувственного рта Юраты читалась лёгкая усмешка.

«Не верит, курва! — пронеслось в голове у Льва. — Ну и пускай! Лишь бы Шварн сунулся в Польшу».

— Вот, матушка, расхворался, — пожаловался он. — Огневица скрутила. Как встанешь, так голову кружит. Вчерась у бабки-знахарки отвара испросил, пробрало всего пóтом.

— Непохож ты что-то на хворого, «сынок», — с издёвкой в голосе заметила Юрата. — У кого огневица бывает, тот либо в жару, либо бледен излиха.

— Почто не веруешь мне, княгиня? — с наигранным изумлением молвил Лев. — Али корысть мне какая обманывать?

— Есть корысть! — гневно вздёрнув голову, прикрикнула на него Юрата. — Мыслю, с ворогами нашими ты сносишься, супротив брата своего, Шварна, кову измышляешь!

— Да ты чего? Какие ковы? Что плетёшь такое? — слабым, хриплым голосом устало пробормотал Лев.

Он беспокойно заметался по подушке.

— Роту ведь дал я там, в соборе. Помнишь, верно, матушка. Как же могу я роту преступить?

— Лукав ты вельми, Лев! — продолжала гнуть своё Юрата. — А ведомо ли тебе, что сын мой Шварн собрался ратью на Болеслава Польского?

— В первый раз слышу такое, — соврал Лев. — До ратей ли мне нынче, матушка-а! — На глазах его появились слёзы. — Видишь, лежу в немощи великой. Молю Господа о выздоровлении.

— Врёшь! Всё врёшь! — не сдержавшись, выпалила в негодовании вдовая княгиня.

Вскочив с лавки, она заходила по палате.

Лев лениво смотрел на её пылающее злостью лицо. Да, красива эта литовская рагана и не так стара ещё. Знал покойный отец толк в жёнах. Уж куда покраше будет Юрата княгини Констанции. Надоела ему желчная угринка, вечно всем недовольная, надоели её измены, о которых лукавым шепотком поведывал тайный соглядатай-евнух. Вот раздеть бы эту Юрату, повалить на ложе… Нет, он не должен думать о таком! Что за греховные мысли!

— Ежели не можешь сам помочь брату справиться с ляхами, дай ратников! — прервал беспокойные думы Льва раздражённый голос мачехи.

— Каких ратников? — По устам Льва скользнула слабая усмешка. — Где ж я их возьму?

— Стало быть, не дашь?!

— Да мало их у меня. Сама ведаешь. Сравни: я, князёк какой-то там мелкий, и Шварн — господарь Галицкий. У него одних гридней в Холме более, чем у меня людей в крепостях, вместе взятых. А если татары вдруг нападут, чем я их встречу? Держу невеликие отряды оружные в Ярославе, в Саноке, во Львове да здесь, в Перемышле, малая дружина. Более нет у меня никого. Извини, матушка, нищ, слаб.

— Ишь, заприбеднялся! — Юрата внезапно разразилась презрительным хохотом. — Ну, крючкотвор! Вот что тебе скажу, лисья твоя душа! Ежели только прознаю, что зло замышляешь ты супротив Шварна — берегись! Сживу я тебя со свету, ворог! А с ляхами и без тебя управимся!

Стиснув в кулаки свои пухлые, большие руки, она едва не бегом выскочила из покоя.

Лев встал и набожно перекрестился.

— Изыди, нечистая сила! — Он трижды плюнул через левое плечо в сторону дверей.

«Рагана — она рагана и есть! — подумал он. — Ну да теперь лишь бы Шварн крылышки обжёг».

Мало-помалу успокоившись, он повалился обратно на постель. Доселе хмурое, чело его разгладилось, на устах проступила лёгкая улыбка.

12.

На крыльце хором тысяцкого Мирослава Варлаама встретил, широко распахнув объятия, Тихон.

— Здорово, друже! — радостно воскликнул Варлаам, обнимая товарища за плечи. — Давно в Перемышле?

— Да третий день. Как сведал, что мечники князя Шварна кольчуги примеряют да мечи точат, так и ринул сюда.

Они прошли в горницу.

— А хозяева где? — спросил Варлаам, озираясь по сторонам.

— Тысяцкий ополченье собирает, на всяк случай. А молодший, Мирослав, на стенах градских дозор расставляет.

Друзья сели за стол.

— Чегой-то ты не такой, друже, — внимательно всматриваясь в лицо Тихона, в котором заметно было беспокойство, сказал Низинич. — Какая тоска-кручина тебя точит? Отмолви-ка.

— Да вот, — Тихон безнадёжно махнул дланью. — Всё сия Матрёна из головы нейдёт. Вот ты помысли, Варлаам, право слово, сколь дней я у её прожил, а хоть бы разок, хоть бы на ночку одну отдалась. Подступил к ей единожды, молвил напрямик, дак она в ответ: «Вот коли под венец со мною пойдёшь, тогда и дам». Строгого норова баба, одно слово.

— А этакой простушкой казалась, — усмехнулся Низинич. — Да, воистину, чужая душа — потёмки. И ты, значит, из-за неё такой беспокойный тут сидишь, по лавке ёрзаешь?

Тихон угрюмо кивнул.

— А может, бросить тебе её надо? Ну её к чёрту! Другую для плотских своих утех поищи. Жёнок ведь на Руси хватает.

— Да как можешь ты, Варлаам, безлепицу этакую баить, право слово? — воскликнул вмиг вспыхнувший Тихон. — Да таковых, как она, сыщешь где разве?! Аль не зрел её, не помнишь, кто тебе в терем княжой путь проложил?!

— Что ж, тогда женись на ней, — передёрнул плечами Варлаам, отхлебнув из чары малинового кваса.

— Да я б, может, и оженился. Да токмо… — Тихон горестно вздохнул и почесал затылок. — Кто я таков? Отрок какой-то служивый. Сам знашь, родители у меня бедны были. Хорошо ещё, князь Данила приметил, а то б и вовсе… А Матрёна жёнка гордая, и с приданым, за кого попадя не пойдет. Тако и сказала намёком. Воробей, мол, орлице не товарищ.

— А знаешь, друже, что мне князь Лев обещал? Сказал так: если, мол, толково мне службу справишь, недолго в отроках ходить будешь.