Илья

Сеня?! Какой ещё, на хрен, Сеня?! Только она могла испортить такой волнительно-романтический момент. Точнее, это её таинственный абонент всё пересрал, но и Варька тоже хороша: трубку сняла, ответила. И вместо того, чтобы послать подальше, соврать в конце концов, сказала, что перезвонит.

Я терпел, когда она хохотала, глядя на моё перекошенное табло. Я торжествовал, когда её телефон грохнулся и приказал долго жить. Справедливое возмездие. Немезида покарала её за моё испорченное настроение. А я ещё хотел рассказать, что Тинку выгнал. Идиот. Повёлся на училку. Совсем мозги, как язык из собачьей пасти, вывалились из башки.

Но как только она сказала про второй телефон, я понял, что не смогу. Сойду с ума, если какому-то там Сене сегодня обломится моя Варежка. Хватит мне братца Серёженьки. Совсем охренели виться вокруг неё, как павианы с красными задницами. Яблоку негде упасть. Не протолпиться.

– Что-то мне нехорошо, – пробормотал я и начал позорно съезжать спиной по подъездной двери.

– Илья, ты что? – растерялась Варежка. И мне стало плохо от мысли, что ей придётся меня на себе волочь или – ещё хуже – если она никуда меня не потянет, а сдаст карете «скорой помощи».

– Не знаю, – промямлил я, – плывёт всё.

– Да ты горячий, – приложила Варя холодную ладонь к моему лбу.

Может, и горячий. А может, палит меня от злости – киплю, как лава внутри вулкана. Если прорвёт, утоплю и Сеню, и Серёженьку. И любого, кто посмеет сейчас нарисоваться неподалёку.

– Я вообще-то на больничном, – «вспомнил» наконец-то. – А я забегался. Лекарства не принял.

– Пойдём, – тянет она меня наконец-то за собой. И я перевожу дух. – У меня есть и лекарства, и чай горячий. Температуру хоть собьём.

Училка дорогая моя! Я тебя обожаю, ты это знаешь? Только вы терпите всяких Ванек Драконовых с их выпендрёжами да понтами. Готовы старушек через дорогу переводить и всяких блохастых приблуд накормить и обогреть.

Последнее – это про котиков и собачек. Не про меня. Я отношусь к категории «человеколюбие» к ближним. Она ж даже представить себе не может, что я притворяюсь. Что это обманный манёвр. Стратегия и тактика. Её ж обмануть – как два пальца об асфальт.

И что-то мне действительно нехорошо становится, как только приходит в голову, что не один такой я умный могу оказаться.

Я даже руки в лифте не распускаю. Стою, «помираю». Принимаю её тревогу и заботу. Холодные пальчики без конца трогают мой лоб. И так мне хорошо от этого, что я даже глаза закрываю. Кто в последний раз обо мне так заботился?.. Даже бабуля лекарства приволокла и слиняла. Правда, я сам попросил её уйти, но всё же.

– Илья, ты меня слышишь? Только не падай. Я ж не доволоку тебя.

– Я не упаду, Варь, – пытаюсь успокоить, но ноги почему-то свинцом наливаются. Наверное, вжился в роль конкретно.

Она усаживает меня в кресло. Стягивает куртку. Затем бегает по комнате, бормочет, что-то роняет. Вначале ставит градусник, затем мчится на кухню. А я сижу и млею от вида её ножек, затянутых в чулочки. Без каблуков Варежка такая домашняя.

Так. Я болен. Мне плохо. Я слабый и несчастный. Я не думаю о Варежкиных ножках и попке. И груди у неё нет. Нет у неё груди. Господи, зачем так низко надо мной наклоняться?!

– Тридцать восемь и шесть. Ты с ума сошёл с такой температурой по городу ездить. Тебе в постели лежать надо.

Да. У меня жар и бред. Мне нужна постель. Её. Моя. Без разницы. А главное, чтобы она о Сене забыла.

Да, я эгоист и собственник. А Варежка мне никто. Но если я надумал сделать её своей, хрен они угадали, что будут путаться у меня под ногами.

Варя заставляет меня выпить какую-то дрянь. Но я из её рук и яд приму, не моргнув. Подумаешь. И чай. Вкусный.

– Полежи, – укладывает Варя меня на диван и накрывает лёгким, но тёплым покрывалом. Что-то похожее на плед, но помягче. Но мне и так жарко.

А потом, кажется, падает температура. Варя стягивает с меня мокрую футболку. Даёт что-то взамен и снова укладывает. И в какой-то момент я вырубаюсь, счастливо улыбаясь и обнимая подушку. Во мне погиб великий артист. О, да. Мне почему-то кажется, что температура поднялась сугубо силой моего желания, а не потому, что я болен.

– Ты прости, – слышу сквозь полудрёму, как Варежка щебечет по телефону, – у меня тут планы изменились. Никак не могу сегодня с тобой встретиться. Нет, ко мне неуместно. Завтра не могу, к сожалению. В субботу тоже. Пятница или воскресенье – выбирай.

Как я зубами не скрипнул – не знаю. Будет ему и пятница, и повидло яблочное через всё лицо.

– Договорились, Арсений. Постараюсь больше без форс-мажоров.

Самое страшное – она не сказала, на какой день они договорились. А с другой стороны – по барабану. Для бешеной собаки и триста километров не круг, а тут всего ничего. Машину, правда, придётся заменить, но чего ради Варежки не сделаешь.

Я вдруг почувствовал: мне хорошо. Замечательно. Всё внутри поёт и энергии – вагон. В последнее время всё приелось, надоело, не привлекало. Я пресытился. К тому же, сумасшедший характер Тинки чересчур буянил. Страшно произнести это вслух, но она меня подавляла. Я думал, таких девушек не существует. Я любую мог заткнуть за пояс хоть в словесных баталиях, хоть в сексе. А тут… смесь чувства вины, обязаловки и ощущение, что не хватает воздуха.

Я виноват. Димка предупреждал меня, чтобы я не переводил отношения с Тинкой в горизонтальную плоскость. Что это только всё усложнит и запутает. Старший брат был прав, а я лоханулся. И обвинять Тинку в том, что она на меня повесилась, по крайней мере, некрасиво. Я жалел об опрометчиво брошенных словах, но уже ничего не мог поправить. Разве что прощения попросить и расстаться друзьями.

Но я знал: это непросто. Это для нас эти отношения – фикция. А для моего отца и Луниных призрачная связь в любой момент засияет новыми гранями. И я могу не заметить, как загремлю под марш Мендельсона в ЗАГС. Надо было что-то срочно придумать, а я пока не знал, что. Хотя всё просто: если Тинка теряет жениха, Тинке нужен новый жених. Молодой, перспективный, из хорошей семьи. Если наследник состояния – ещё лучше.