Проснулся я с каким-то новым чувством, долго лежал, думал, что оно означает, а затем, внезапно, понял, что сегодня десятый день недели, — выходной.

Неделя здесь была десятидневная и называлась, соответственно, — декада, в месяце было десять декад и назывался он, — геката, а в году всего было пять гекат. Правда, оставались ещё четыре дня лишних, потому что полный оборот планеты вокруг светила занимал пятьсот четыре местных суток, но там все эти четыре дня праздновался новый годовой переход, этакое время без времени и поэтому сие было не критично.

Первый выходной в новом мире, по сути. Не считать же за таковой моё лежание в госпитале. Отработав почти всю декаду, вставая ни свет ни заря, чтобы успеть и позавтракать и дойти пешком до Академии, я всё мечтал, что в выходной посплю подольше, но нет, проснулся как по будильнику и, сколько ни ворочался, пытаясь заснуть и поспать ещё, но так и не смог. В итоге пришлось вставать, натягивать мантию и спускаться вниз, на первый этаж, в уборную, где находился умывальник и туалет.

Отхожее место напоминало земной унитаз лишь отчасти, это был каменный куб, с дырой посередине, с сидушкой из досок и такой же деревянной крышкой. Прямой, без всяких гидрозатворов сток уходил на несколько метров вниз, где соединялся с разветвлённой системой канализационных тоннелей, по центру которых в желобе текла собирающая нечистоты вода, а по бокам, имелись пешеходные дорожки для обслуживающих канализацию работников муниципалитета.

Понятное дело, дуло из этой дыры весьма прилично и ароматы шли один другого прекрасней. Но лучше, конечно, было так, чем как в средние века в Париже, где выплёскивали отходы человеческой жизнедеятельности прямо из окна на улицу и эта вонючая жижа, собираясь в целые зловонные потоки, текла по всему городу, плодя массу заболеваний и способствуя моде на широкополые шляпы, кожаные плащи и ботфорты под самую задницу, чтобы вброд переходить эти реки из нечистот. Да что говорить, если маленькие балкончики на фасадах домов служили не для любования закатом с чашкой кофе в одной руке и круассаном в другой, а для справления большой нужды прямо на прохожих внизу.

Даже Версаль, это помпезное сооружение французских королей, воняло как десяток выгребных ям. Что говорить, если в пиршественных залах, чтобы далеко не бегать, в нишах за шторками вдоль стен, прямо на голый пол, можно было во время пира опорожнить кишечник и весело побежать пировать дальше.

Поплескав в лицо водой из умывальника, я насухо вытерся и, повесив полотенце обратно на шею, вышел в коридор. Зевнул, ещё раз потянулся, хрустя суставами, причмокнул, подумав о том, что не мешало бы и поесть чего-нибудь, а то желудок ощутимо сводило, организм требовал пищи, как вдруг, из прихожей, до меня донёсся умоляющий голос бабки:

— Ну Санульчик, ну пожалуйста, не уходи!

Такие слегка даже заискивающие нотки в голосе старухи я слышал впервые. Обычно она приправляла отборной желчью каждую свою фразу, а тут, смотри-ка ты.

Заинтересовавшись, я прошел по коридору к прихожей, где застал миссис Шонс, хватающей за руку весьма щёгольски одетого господина с тонкими усиками и выступающим вперёд животом. Но не успел я толком разглядеть незнакомца, как он, вздёрнув подбородок, выдернул ладонь из бабкиных рук и холодно заявил:

— Нет, Аделайда, всё кончено, мы больше не можем быть вместе, эта связь была ошибкой.

От всей этой фразы веяло какой-то дешёвой театральщиной, да и само поведение мужчины было, скорее, похоже на актёрскую игру, чем на проявление искренних чувств, но не привычной к подобному женщине этого вполне хватало, чтобы принимать всё за чистую монету.

— Санульчик!

— Прощай, Аделайда!

Развернувшись, он выбежал из дома, хлопнув дверью.

Два и два сложить было несложно. Вероятно, сей муж был тем самым любовником нашей хозяйки, что ловко вытянул у неё все арендные деньги. Понятно к чему была вся эта сцена. Узнав, что кошелёк у той пуст, он тотчас порвал с ней и, нет сомнений, пошел искать себе новую жертву.

Бабку было ничуть не жалко, сама, при первой же возможности, попыталась обогатиться нечестным путём за наш счёт, но и злорадствовать, видя как её саму облапошивает другой мошенник, я не собирался.

— Кхым, — кашлянул я, — стал невольным свидетелем вашей беседы. Боюсь, ваш знакомец, просто дурил вам голову.

Услышав меня, та резко развернулась, буквально прожигая взглядом.

— Ух, — невольно выдал я, попятившись.

Выглядела миссис Шонс, как натуральная Баба Яга, — злобная, сморщенная, с заострившимся крючковатым носом. Чую, если бы могла убивать взглядом, давно бы уже мёртвый лежал.

— Твоего мнения не спрашивали, — рявкнула старуха, — такой же как он, скотина, мужлан, быдло. Все вы одинаковые. Ещё смеет мне тут говорить! А ведь это всё из-за тебя!..

Речь её становилась всё менее членораздельной, как вдруг, она села на пуфик при входе и неожиданно заплакала.

Стало как-то совсем неудобно и я почувствовал, как на душе заскребли кошки.

“Женщина же ведь, — подумал с раскаянием, — какая-никакая, а женщина”.

— Всего-то, чуточку счастья хотела, думала повезло. А всего-то надо было, что денег изредка давать. И просил так галантно, ручку целовал, сударыней называл, — начала бормотать она сквозь слёзы.

— Успокойтесь, миссис Шонс, ну успокойтесь, — я осторожно подошел, неловко погладил ту по плечу.

— Да иди ты, жалетель нашелся, — дёрнулась та, сбрасывая мою руку, — тебе-то что до моих горестей?

Нахмурившись, я бросил полотенце на вешалку, после чего, благо, был вполне одет для прогулки, решительно подошел к двери и вышел на улицу. Окинув ту взглядом в обе стороны, заметил вальяжно удаляющегося альфонса и поспешил за ним. Толком никакого плана, если честно, у меня в голове не успело сформироваться, но не хотелось, чтобы этот тип, со своими мерзкими усиками, вот так легко, обдурив бабку, отделался.