- Валерий Исидорович, может быть, составите мне компанию? Я как раз собиралась выпить чаю.

- Кто ж откажется от компании такой красавицы! - залихватски выкрикнул Зеленцов и без всякого смущения прошёл в кухню-гостиную.

Я усадила его за стол и развернула подарок – сингл какой-то молоденькой американской певицы, судя по обложке диска.

- Это Джада Фэйсер, - с явным удовольствием пояснил старик. – Сделай мне кофе с корицей.

- Не сделаю, - отказалась я. – Вам надо поберечь желудок после… сами знаете чего. Слабенький чаёк вам – и плюс тёпленькие тушёные овощи могу предложить, что-то такое полезненькое. Небось понимаете!

- Ну вот, - обиделся Зеленцов, нетерпеливо перебирая ногами под столом. – За своим бы желудком лучше следила. Надеюсь, принимаешь ингибиторы протонной помпы? Сходи хоть ФГДС проглоти – посмотреть, как там у тебя в пищеводе очаг гастрализации расползается.

- Я что, так плохо выгляжу? – удивилась я. – Прямо насквозь вы увидели мой полуторасантиметровый очаг?

- Нет. Выглядишь роскошно! Просто подметил, как ты за последние три минуты дважды незаметно икнула и тихонько кашлянула. Гастроэзофагеальный рефлюкс, - пояснил мужик, чмокнув воздух. Я рассмеялась:

- Всё верно. Давайте я поставлю музыку?

- Эта композиция, - пояснил собеседник, - непростая, а уже она мне навязла: её последние месяцы постоянно по радио гоняют, как ни включу в машине. Называется «Шерман Оукс» - по названию нашего района. Ты слушай, слушай; тебе полезно.

Я налила Зеленцову чай, положила немного разогретых тушёных овощей и включила сингл. Старик внимательно наблюдал за мной своими рентгеновскими лучами. Как он и ожидал, песня произвела на меня впечатление; она в атмосферных подробностях, в отличие от мало осмысленных произведений современной эстрады, рассказывала самым нежным голоском о девушке, которая постоянно вынуждена возвращаться в район Шерман Оукс, хотя все думают, что она неплохо держится и продолжает жить. Но всё это лишь видимость; оказывается, лирическая героиня тоскует по единственному мужчине, с которым когда-либо спала и с которым по глупости они вынуждены были расстаться. Но она заигралась и не дала волю серьёзному чувству; и вот теперь Шерман Оукс её просто не отпускает - как минимум в мыслях.

- Ты ведь не хочешь попасть в её ситуацию, правда? - вкрадчиво спросил Зеленцов, сверля меня взглядом; несмотря на ангельский голосок певицы и бодрую мелодию, от песни веяло страшной тоской, и я приуныла.

- Ясен пень, что вы с Барбаковым не влюблены, а просто так соединились, от безысходности, - продолжал старик, непозволительно громко хлебая чай, словно бы из корыта. - Но вы небезнадёжны, и вот я подумал: коль скоро мне по радио эту песню настойчиво вливали в уши, - это знак, что я должен с тобой поделиться.

- Кто-то ещё... с отделения... думает про нас так же... как вы? - выдавила я. Барбакова это просто убьёт; ведь тогда в его глазах наш брак теряет всякий смысл... Зеленцов оглушительно захохотал:

- Я тебя умоляю. На отделении три года не был, да и не трепло я. А там никто не скумекает, будь уверена, пупсик. Ты, кстати, не в курсе, что это за фамилия такая – Барбаков? Бар-бар… Это намёк на то, что он в итоге, как я, останется один и будет своё горе в барах заливать.

- А какое у него горе? – осторожно осведомилась я.

- Никакого, кроме надуманного, - пожал плечами Зеленцов. – Придумал себе любовь с этой мажористой Иркой… И украшение вот это, что у тебя на шее... Я его видел. Восемнадцать лет назад. И убитого Барбакова. Так ей и не отдал... Отдал кому подостойнее - правильно, соображает мужик. Лучше тебе быть в курсе. Старый я сплетник, эх. Сдам дружбана с потрохами, раз такое дело.

- Та Ирина… на фейерверках, - вспомнила я.

Да, конечно… Оказывается, подвеска предназначалась ей. Хочет забыть прошлое... но не может. Избавляется от вещиц, которые напоминают. Или, напротив, жаждет представить меня Ириной... Ах ты наш бедненький!

- Он мне вскользь упоминал, что они встречались.

- Встречались? – Зеленцов насмешливо покивал. – Бегал наш ботаник за этой дурындой, за троечницей этой, - а толку? За что любить-то её? Пустышка, пустельга! Ясно же, что она ему не пара, побрякушки да наряды одни на уме. Так нет же – папочка засунул в медицинский, для престижу... Поверхностная штучка, до увеселений охоча; на папочкины деньги на платном отделении училась, а дай только слабину – всю практику прогуляла бы. Нет в ней ни глубины, ни надёжности. Одни губёшки, глазья да волосёнки! Ну и ещё те места, которые в приличном обществе не называют. Но всего этого, знаешь ли, для зачёта по практике-то маловато будет!

- По-моему, уж очень вы строги. Нельзя так категорично, - заметила я. – Она красивая. Мне показалась приятной.

- Красива - это да, - согласился Зеленцов. – А ещё чего в ней? Так – на разок; а этот заучка твой знай за ней бегает, как приворожили. Запал на неё капитально. А потом и за мной бегать стал!

- За вами? – не поняла я. – То есть он всё-таки немного гей?

- Да какой гей! Совсем уж ты обамериканилась… все теперь у вас геи да лесбиянки! – Зеленцов даже закашлялся. – Бегал за мной – всё зачёт ей поставить упрашивал. Я ж преподавателем у них был. Тогда и познакомились. Уж и так он её подтягивал по всем предметам, и эдак… Подозреваю, что за неё добрую часть делал, - рефераты, домашние задания, отчёты по практике; использовала она его, отличника нашего. А платила натурой! Проститутка! Самая что ни на есть натуральная проститутка, - убеждённо поставил диагноз Зеленцов. – Хороша была проституточка – да только какой же из неё медик? Ну и пошла она, как я слышал – в бизнес мужа! Мы на кафедре аж вздохнули с облегчением. Таких к пациентам можно выпускать, только если потребуется существенно сократить население Земли.

- Думаете, он до сих пор её... любит?

- Или думает, что любит, - поморщился старик и продолжил громко, на всю кухню, хлебать. - Или себя любит, или былые годы любит... Или себя с ней в былые годы... Что уж там ему в ней почудилось! Но я себя всё тщу иллюзией, что он к пятому десятку лет научился-таки в людях разбираться.

- Сердцу