Шрифт:
Закладка:
– Крутые или всмятку? – деловито интересуется Макс. И то, как он берёт яйцо, кидает её в жар. Его пальцы на белой скорлупе, словно на её мраморной коже.
– Вкрутую, – не может оторвать взгляд от его рук.
– Тогда бери яйцо, – приказывает, шевеля бровями. В глазах его прыгают черти, но Альда не понимает сейчас сигналов. Всё в ней обострено почему-то до чётких граней, словно на передержанной фотографии, когда линии перекрывают черты.
Она выполняет команды, воспринимая только его голос. Яйцо ложится в ладонь, как граната, и когда она «взрывается», Альда моргает, чтобы понять, что произошло.
– Я выиграл. А ты проиграла, – невозмутимо говорит Макс, показывая своё целое яйцо, как трофей. – Мы с сестрой в детстве часто мерились. У кого яйца крепче, – улыбка у него от уха до уха. Влажная прядь падает на глаза, и он небрежно откидывает её назад.
Альда смотрит на треснувшую скорлупу, и её начинает душить смех. Это Макс цокнул яйцо об яйцо. Напал коварно, пока она пребывала в прострации.
– Значит, говоришь, твоё яйцо крепче? – хохочет она, прикрывая лицо руками. Что-то мешает ей. И она судорожно пытается положить поверженное в бою яйцо на тарелку.
– Круче – однозначно, – бьёт он по скорлупе чайной ложкой, пряча улыбку. – Кстати, о сестре. Не хочешь познакомиться?
Альда замирает, пытаясь понять, что он только что сказал и почему ей кажется, что дистанция между ними с этими словами суживается до одной прямой линии, тонкой, как полоска бумаги.
– Ты серьёзно? – ищет в глазах шутку и не находит.
– Серьёзней не бывает. Лизе двадцать, она та ещё стерва и головомойка, но я люблю её, естественно. В детстве мы цапались, как сумасшедшие. Никак не могли поделить родительское внимание.
– А у нас наоборот, – неожиданно для самой себя признаётся, пуская его туда, куда другим заказан путь. – Мы с братом всегда ладили. Он… понимал и понимает меня лучше, чем мать и отец. Но у нас разница в возрасте – шесть лет. Может быть, поэтому.
– Поверь мне: не поэтому, – фыркает Макс, с удовольствием уплетая овсянку. Наслаждается. У него такой здоровый аппетит, что Альда и себе ковыряет в тарелке, заставляя себя поесть. Привычка. Последние два года она многое заставляет себя делать через силу, чтобы жить.
– Наверное. Мне не с чем сравнивать. Но сколько себя помню, он всё время рядом был. Банты перевязывал. Колготы подтягивал. За руку водил в школу и студию. Мы рано расстались. И я всё время жалею о тех годах, что прожила без Валеры.
Макс откладывает ложку. Смотрит на неё тревожно. Глаза у него темнеют. Нервно дёргается кадык.
– Прости…
О, Господи… он не то подумал. А она такая бестолочь – не могла выразиться по-другому.
– Нет-нет, что ты… Это ты прости, я не то брякнула. Просто он ушёл из дома. Сбежал от семьи. Счастлив и занимается любимым делом. Мы снова общаемся. Три счастливых года. Не знаю, как бы я пережила без него то, что со мной случилось.
Макс сжимает её ладонь, но Альда осторожно освобождает пальцы.
– Не надо. Не жалей. Не сочувствуй. Это не плохо, просто не хочу нырять в прошлое. Я есть сейчас. И на этом стою, как каменный идол. Вокруг могут меняться условия. Рождаться и умирать люди. Камни падать с неба могут, а я стою – и ничто меня не может сдвинуть с точки, на которую я сейчас нацелена. Уже не изменить того, что случилось, Макс, поэтому надо жить дальше.
– Если бы тебя ничего не трогало, ты бы сейчас не вырвала руку. А это значит, что можно повалить и каменного идола.
Макс смотрит ей в глаза, выжигая огненные дорожки, что идут от горла к сердцу. Это путь слёз, но Альда уже отплакала своё.
– Да, – соглашается, принимая вызов. – При желании можно и землю перевернуть, если сделать правильный рычаг. Ничто не вечно. И боль тоже. Главное – не ковырять рану. И однажды она затянется. А пока идёт заживление, надо заняться делом, которое позволит жить, а не существовать. Гореть, а не тлеть. Это простое счастье. Им можно и нужно жить каждую секунду.
Макс смотрит на неё не отрываясь. И в глазах его плещутся эмоции. Разные. Смешиваются, мешая друг другу. Там есть и сомнение, и надежда, и желание возразить чисто из упрямства. Но он молчит. И это хорошо.
– Ты поел? Нам ещё в центр. И к Грэгу.
– И так будет каждый день? – кривит он губы в усмешке, пряча глаза за шторами ресниц. Поза у него расслабленная, сытая.
– Да, – отвечает Альда как можно твёрже, давая понять, что поблажек не будет.
– Тогда я куплю тебе фартучек, – заявляет он с наглой улыбкой. – Обожаю девушек в фартучках. Тебе должно пойти.
Макс
Его психолога зовут Юлия Михайловна. Молодая ещё, слегка за тридцать, наверное. У неё красивые руки – узкие кисти, длинные пальцы, очень аккуратные ногти идеальной овальной формы. Свои, не накладные и не нарощенные. Розовые от природы, покрытые бесцветным лаком. Из украшений – цепочка со странным медальоном, отчего Максу воображается, что она какая-то родовая ведьма или что-то подобное, и серебряное колечко, похожее на обручальное. С блестящими гранями, что, переливаясь в солнечном свете, мешают сосредоточиться. Или гипнотизируют – не понять.
Комната у неё очень светлая, с большим окном. Сторона солнечная – солнце заливает весь кабинет, отчего кажется, что сидишь не в помещении, а на террасе. На столе – чай. От чая – пар поднимается вверх. И чудится, что чашка дышит или курит.
У Юли Михайловны обесцвеченные волосы мягкими кудряшками касаются розовых ушей и слегка прикрывают шею. Очень красивая ухоженная причёска. В ней всё такое – не найти изъяна, и Макс пока не понимает: нравится ему это или раздражает.
Она чем-то похожа на Альду, – думает он неожиданно. Собранная. Жесты все по теме – ничего лишнего. Одежда по фигуре: чёрный топ из хлопка, приталенный блейзер с рукавами в три четверти. Стильные светлые брючки. И привычка касаться кулона, словно амулета, ему точно нравится. И глаза её глубокой синевы – притягивают. Не красотой даже, а какой-то грустью и мудростью.
– Мне тяжело выворачиваться наизнанку, – признаётся он нехотя. Не смотрит ей в лицо – разглядывает пар и чёрную поверхность чая. – И воспоминания перебирать трудно. Я хочу лишь одного сейчас: встать и пойти. Бросить костыли. По сути, никто и ничто не мешает мне быть полноценным. То, что отсутствует, можно спрятать. И со временем люди перестанут замечать. А если кто и заметит, может не догадаться. Но я-то помню. Я-то знаю. И это доводит меня до исступления. Часто – до бешенства. И как от этого избавиться – не знаю.
– Всегда начинают с малого, – голос у Юли Михайловны тоже приятный. Не высокий и не низкий, не звонкий и не тихий – в самый раз. Приятный, Располагающий, как удобная домашняя одежда или клетчатый шотландский плед. У Макса есть такой. Он любит в него заворачиваться, когда за окном плохая погода. От голоса Юли Михайловны – те же ощущения. Какой-то защищённости. И это удивительно – от чужого человека испытывать подобный уровень доверия.
