— Ай! — одергиваю руку. — Он меня укусил! — с ужасом поворачиваюсь к Мише и демонстрирую четыре кривых отпечатка на руке.

— Зубы режутся, — со смешком выдает муж.

Марсель отчего-то тоже становится очень веселым: широко улыбается, демонстрируя те самые острые зубы, след которых красуется на моей коже, гогочет, вскидывая пухлые ручонки вверх. Ему просто нужна моя кровь. Вампирюга!

— Смотри, — обращается ко мне Миша. — Заливаешь 90 миллилитров воды, засыпаешь 3 мерных ложки без горки, — достает из банки смесь и всыпает в бутылочку. — Хорошо размешиваешь, закрываешь, трясешь. Проверяешь, что не горячо, — берет мою руку, переворачивает ладонью вверх и капает молочной смесью мне на запястье.

— Ай, — выдергиваю руку, несмотря на приятные чувства от его мозолистых пальцев на моей коже. — Вы вдвоем в сговоре! — насмешливо указываю на сына и мужа. — Горячо же.

Миша низко смеется и ставит бутылочку на стол.

— Пусть остынет тогда.

Он опирается бедром о холодильник и запускает руку в свои лохматые после сна волосы. Расческой он тоже брезгует, как и бритвой?

— Послушай, мне на работу нужно будет уехать, — начинает он.

— О, нет. Ты же не оставишь меня одну? — опускаюсь до шепота с примесью ужаса.

— Я тебе все покажу, а потом нужно ехать. У меня там срочный заказ, я сейчас один работаю…

— А кем ты работаешь?

Надо было раньше спросить, наверное, но, по правде сказать, я уже сделала определенные выводы и боюсь, что реальность окажется еще более непривлекательной. Непрезентабельный пикап, убогая одежда, мозоли на руках. И запах. Странный, ни с чем не ассоциирующийся запах теплого дерева.

— У меня свое мебельное производство, — ошарашивает меня. И прежде, чем я успеваю восхититься, — небольшое. Работаю только под заказ, в основном сам.

А вот и причина въевшегося в кожу запаха.

— Из дерева?

— Дерево, металл.

— И… бизнес успешный? — мягко интересуюсь, кто тянет ипотеку, меня и ребенка.

Навряд ли мои фотографии. Кстати, а где Кенни?

Оборачиваюсь, будто могу найти его в зоне видимости. По приезду домой собиралась первым делом заняться поисками фотоаппарата, а потом то, да сё…

Мужчины с колючими поцелуями, дети с душераздирающим криком.

— Нормально, — привлекает на себя мое внимание муж — Но работы много, так что…

— Понятно.

Я киваю, хотя в горле становится ком и не проталкивается ни туда, ни обратно. Он же не бросит меня прямо сейчас, да? Нас?

Поворачиваюсь к затихшему Марсу и ловлю его на том, что он жует собственный кулак. По подбородку стекают слюни прямо на слюнявчик. А, так вот, почему его так называют! Миша кладет руку мне на плечо и немного сдвигает в бок, берет со стола бутылочку и вручает ее любителю поточить зубы о человеческую плоть. Потираю следы на запястье от его неровной четверки, размышляя, надолго ли этот отпечаток теперь со мной.

Марсель принимается жадно сосать смесь, попутно поглядывая то на меня, то на отца своими раскрасневшимися от плача глазками. Его бледная кожа точно в меня.

Если сдвинуть рубашку с плеча, то можно ужаснуться от моего «туристического» загара. Если сдвинуть рубашку…

Мысль бьет меня наотмашь. Но полосок нет! Я судорожно расстегиваю две пуговки на рубашке и спускаю ее с плеча. Вожу ладонью туда-сюда, словно могу нащупать переход выгоревшей на солнце кожи к своей бледной от природы. Но ничего нет. Одергиваю рубашку на груди — никакого треугольника от купальника… Тянусь к штанам…

— Эй, ты что устраиваешь! — шипит на меня ошеломленный йети-муж. Хватает за руки и возвращает на место рубашку. Его хмурый взгляд сверлит меня почти устрашающе. — Не при Марсе же, — выговаривает приглушенно, щекоча ухо дыханием.

— Ты не понимаешь. Загар! Его нет.

— Эм, — Миша заботливо застегивает пуговицы у меня на груди и все так же хмурит брови.

— То есть, он есть, но не как обычно.

— И что это значит?

— Никаких полосок! — раздраженно объясняю я. Ну неужели не понятно!

Вырываю у него из рук рубашку и снова стягиваю с плеча.

— Видишь?

— Нет.

— Вот именно! — победно заявляю я.

Миша скользит взглядом по моей коже, шумно выдыхает и, наконец, поднимает глаза.

— Поешь и выпей лекарства, — устало говорит он. — Мне еще нужно показать тебе…

— Я куда-то ездила недавно? По работе? — перебиваю его.

Он не понимает, но мне важно это услышать. Возможно, моя жизнь не так уж безнадежна. Возможно, я все еще в строю, путешествую, а он сидит с сыном. А потом возвращаюсь, сижу с сыном, а работает он. Может, у нас такой брак, построенный на компромиссах, и моя личность все еще не погребена под этими подгузниками, смесями, слюнями…

Сердце выстукивает в груди, получившее порцию спасительной надежды. В голове мелькают какие-то картинки: самолет, море, солнце, белозубая улыбка на загорелом лице. Может, это воспоминания?

На мне сплошной загар, боже! Будто я месяц с нудистского пляжа не вылезала! И это вполне могло быть правдой, я совсем не ханжа.

— Ты уже год не выезжала. Даже больше, — уверенно говорит муж.

— Тогда откуда…Черт, — прикладываю руку ко лбу. Головная боль пульсирует в висках, словно красный флаг-предупреждение: слишком много мыслительных нагрузок.

В конце концов я вполне могла ходить в солярий. Этакая альтернатива южному солнцу. Бред. Солярий в жизни не заменит голубого неба, прогретого воздуха, соленого запаха, которыми я живу.

С силой сжимаю пальцами виски, пытаясь выгнать боль болью.

— Садись, сделаю тебе чай, — крупные ладони путешествуют по моим плечам в успокаивающем жесте, голос мужа вкрадчивый и спокойный.

Я поддаюсь его уверенности и присаживаюсь на стул. Ставлю локоть на стол и прикрываю глаза ладонью. Я словно только что окончательно проснулась. Пока не появился проблеск тупой надежды, что во мне осталось что-то от старой и хорошо знакомой мне версии меня самой, я не понимала, в какой патовой ситуации оказалась.

Но сейчас все вырисовывается как никогда четко: совершенно чужой мужчина готовит мне чай на незнакомой мне кухне, чужой ребенок шумно сбрасывает на пол пустую бутылочку и громко смеется, неизвестная женщина отражается в глянцевой поверхности холодильника.

И это все не может быть правдой.