Прекрасные мужские руки, скользящие по моему телу, тихое урчание не сдерживаемой страсти, горячие, горячие поцелуи…

— Мама, вставай, — раздается хриплое и раздражающее.

Взбешенная, что очередную прекрасную фантазию прервали, откидываю одеяло и упираю взгляд в мужчину на пороге комнаты. Он уже полностью одет и во всеоружии: со всхлипывающим ребенком на руках. Какая я ему, к дьяволу, «мама»?

— Пойдем, покажу тебе, как готовить смесь, — кивает в сторону кухни.

Я крепко стискиваю зубы, чтобы не послать его на всех известных мне языках и сажусь в постели. Убираю с лица налипшие пряди и раздраженно спускаю ноги на пол.

Голова просто раскалывается. Поправляю рубашку, в которой заснула и, не скрывая кислой мины, иду на встречу с неотвратимой реальностью.

— Голова болит? — хмуря свои выдающиеся брови, интересуется муж.

Я просто киваю. Чувствую, стоит открыть рот и поток ничем не сдерживаемого недовольства выльется на него нецензурным потоком. Но я вполне в адекватном состоянии, чтобы понимать, что все эти сцены ни к чему не приведут. Время не отмотается обратно, шов на лбу не исчезнет, ребенок и муж не растворяться в две тысячи двадцатом. Никос не вынесет дверь с ноги, чтобы спасти меня подобно герою.

Никто из моих снов меня не спасет.

— Выпей лекарства, — заботливо предлагает муж-лесоруб.

Я снова киваю. Само собой.

Марсель на руках у Миши недовольно кряхтит и все пытается извернуться и упасть на пол. Неугомонное, громкое существо. При свете дня кажется еще более незнакомым мне, чем вчера. Ни единого проблеска узнавания, боже.

Внимательно изучаю пухлые детские щеки, большую почти лысую голову и надутые в недовольстве губешки. Нет, ничего. Просто младенец. Как картинка из телевизора: симпатичный, даже местами умилительный, но чужой. Хотя одет в прикольный комбез с Микки Маусом. И глазищи эти его на пол-лица…

— Хочешь подержать? — замечая мое пристальное внимание к сыну, спрашивает Миша.

Я активно трясу головой, в ужасе округляя глаза. Что не только выглядит очень глупо, но еще и прибавляет к боли тошноту.

— Я в ванну, — выдаю приглушенно и проскальзываю мимо пугающей меня парочки.

Руки трясутся, когда я включаю кран с водой. Ополаскиваю лицо и заглядываю в зеркало. Сейчас даже мое отражение кажется отражением незнакомки. Дело в ярко-розовых волосах цвета клубничного мармелада, или в затравленном взгляде на фоне желтеющего синяка — сказать трудно. Наверное, это целый комплект факторов, сложившихся в незнакомку в зеркале.

— Кто же ты? — спрашиваю сама у себя, зная, что ответ здесь не найду. Может, найду у странного мужа, больше смахивающего на егеря сибирского леса, или в глазах ребенка, который видит во мне родного человека и доверительно тянет руки в поисках материнского утешения.

А может не найду вовсе.

Как насчет того, чтобы снова треснуть себя по голове? Каковы шансы заполучить свою память и жизнь обратно?

— Я готова, — стараюсь придать голосу бодрости, когда вхожу на кухню.

Миша окидывает меня цепким взглядом, за секунду сдирая слой напускной уверенности. Странное ощущение, когда кто-то совершенно тебе не знакомый, знает тебя до жути хорошо и способен одним лишь взглядом это тебе показать.

— Бутылочки там, — кивает на круглую штуку на кухонной столешнице, пока усаживает Марселя в детский стульчик и пристегивает его ремнем.

— Внутри?

— Да, открывай, это стерилизатор, он холодный.

Снимаю крышку с бандуры, достаю одну из бутылочек. Так, ну все не так сложно.

Поворачиваюсь к Мише, продемонстрировать добычу, и она выскальзывает у меня из рук. Прокатывается по полу и останавливается возле холодильника.

— Ой, — поднимаю ее с пола и быстро ополаскиваю под струей воды. Ставлю на стол, пока пальцы снова не подвели, и поднимаю взгляд на мужа. — Что теперь?

— Теперь нужно взять другую бутылочку, — спокойно произносит Миша, все еще увлеченный пристегиванием сына, болтающего ногами с ожесточенной амплитудой.

— Зачем? Я хорошо помыла.

— Как бы ты не помыла, на ней теперь опасные бактерии. В стерилизаторе должна быть еще одна.

Закатываю глаза, но послушно достаю другую бутылочку. Опасные бактерии, опасные бактерии… разве ребенку не вредно жить в абсолютно стерильной среде?

Как у него иммунитет будет вырабатываться с таким подходом?

— Смесь на верхней полке, — дает дальнейшие указания Миша.

Я открываю один шкафчик, второй, кажется, он брал ее вчера где-то здесь. Но в упор не вижу никакой банки!

— Тут, — раздается возле макушки.

Мужская рука тянется к дверце, которую я уже открывала, и достает синюю металлическую коробку. Я же там смотрела!

— Отмерь три ложки, я подогрею воду, — и нет в этих словах никакого подтекста, флирта или уловки, но сказанные приглушенно мне в затылок — вызывают мурашки.

Миша опускает руку, задевает запястьем мое голое предплечье и делает полшага назад.

Но тепло его тела уже просочилось мне под кожу. Я ощущаю большого надежного мужчину позади себя каждой клеточкой, каждым волоском, что приподнялись на коже.

И это странно, но напряжение, сковавшее меня при пробуждении, раздражение, страх — всё испаряется под действием этого согревающего тепла. Неосознанно, задолго до того, как осознаю, я отклоняюсь назад и ложусь в крепкие объятия мужчины, способного одним только безмолвным присутствием облегчить мое существование.

Он не делает попыток отстраниться, не прижимает меня с силой к себе. Просто стоит и позволяет моей спине покоиться на его груди, а голове устроиться на мягком вороте безобразного свитера. Я ловлю себя на короткой мысли: есть ли у него другие свитера, или этот — его самый-самый любимый, потому что ни разу еще не видела его в другом и это странно… Но потом его подбородок опускается мне на макушку, а одна рука все-таки ложится на талию в робком собственническом жесте.

И я забываю о чертовом свитере.

Прикрываю глаза и на секунду позволяю себе быть слабой, беззащитной и просящей об этой незримой поддержке. Всего на секунду, потому что ровно столько отмеряют часы, пока кухня не наполняется детским визгом и громким стуком. Мы с Мишей отлипаем друг от друга и поворачиваемся на звук.

Марсель бьет ладошкой по пластиковому столику и весьма недвусмысленно выражает свое недовольство.

— Голодный, — объясняет Миша и так очевидную причину бунтарства мелкого чертёнка. — Одень ему пока слюнявчик, — подталкивает меня рукой в поясницу. — На подоконнике лежит.

Я делаю пару шагов к сыну, стягиваю кусок клеенки с завязками с подоконника и, пока на меня таращатся две зеленые бусинки, завязываю ее вокруг его шеи.