на Ахмада, который не сводил с меня взгляда, сложив руки на груди. Как же ему нравится этот момент. Сколько триумфа в его глазах, в его проклятых черных глазах, которые я ненавижу так же сильно, как и его самого.

– А ты как? Как Алена?

– Не очень, дочка… скоро суд, и говорят, что у меня нет шансов оправдаться с моим адвокатом, нет денег… А Алена… ее скоро выпишут… А ей очень плохо… она даже не встанет сама с постели.

Внутри все похолодело.

– Как выпишут? А операция? Вам ведь обещали финансирование.

– Нет финансирования, дочка. В последний момент нам отказали, и донор передумал.

– Как же так? Мамааааа!

Перевела взгляд на Ахмада – довольно улыбается. Сволочь! Это он сделал! Это его рук дело!

– Мамочка, как же так… что же делать? Мама… мама…

Отобрал сотовый из моих рук и выключил его, с довольным видом положил в карман. От ненависти, от ярости и боли мне хотелось вцепиться ему в его обезображенное лицо, хотелось бить его и драть ногтями.

– Вы… ты… тыыыыыыыыы…

– Если хочешь, чтобы твоя мать жила – станешь покорной, как овца! Если хочешь, чтоб твою сестру лечили и дальше, а не вышвырнули из больницы – ты будешь стараться угодить мне. Если надо будет, будешь мне ноги мыть и воду пить.

– Никогда! Никогда не покорюсь… никогда не стану перед тобой на колени!

– Значит подумай, где похороним твою сестру… так уж быть, на похороны я денег дам!

Сказал и вышел из комнаты, а я с диким криком смела все со стола, побросала все подушки, сорвала покрывало с постели, заорала снова и упала на пол. Ублюдок, грязная тварь. Как же сильно я его ненавижу, как же презираю эту скотину. Почему он это делает со мной? За что? Как же так? Если маму посадят, а Алену выгонят из больницы… она погибнет. Умрет без всякой помощи дома. Как же можно быть таким жестоким?

Я должна… должна упросить его помочь им. Успокоиться и поговорить, иначе я потеряю свою семью. Нужно взять себя в руки ради них. Я сильная, я должна справиться. Никто не сможет им помочь кроме меня. Нельзя было кричать на него и злить. Надо попытаться, надо сделать над собой усилие и умолять… Алену нельзя выписывать, нельзя оставить ее без операции.

Выскочила из комнаты. В это время Ахмад обычно идет к себе в кабинет. Я буду просить его… да, я пообещаю быть покорной, я пообещаю сделать все, что он хочет.

Хотела ворваться в кабинет, но мне преградила дорогу охрана.

– Господин занят. В это время его нельзя беспокоить.

– Пожалуйста, мне нужно с ним поговорить! Скажите, что я пришла… Я его жена. Я имею право!

Переглянулись, один из них открыл дверь и скрылся за нею, оставив чуть приоткрытой. Через секунду я услышала ненавистный голос:

– Хочет поговорить? Пусть заползет сюда на коленях… или убирается вон!

Тяжело дыша, смотрю на дверь, и внутри все клокочет, дрожат колени. От дикой ненависти содрогаются даже кончики волос. Хочет заставить меня унизиться, хочет заставить меня показать ему, что я, и правда, покорна. Медленно опускаюсь на колени и вхожу на коленях в открытую дверь. Лицо пылает от стыда и унижения. А он сидит за столом, закинув одну ногу на другую так, что ступня лежит на колене, в его пальцах толстая сигара, и дым от нее поднимается прямо к потолку, в другой руке бокал с янтарной жидкостью.

Похлопал по ноге, подзывая меня к себе, как собаку. Стиснув челюсти, подползла. Ради своей мамы и сестры я и в пекло поползу к самому дьяволу… но мне кажется, пекло уже здесь, а дьявол вот он. Сидит за столом и продолжает надо мной издеваться. Что за извращение придумал его черный ум и грязное сердце? Я вижу и чувствую, что он накажет меня за мои слова… жестоко накажет.

– Сними с меня туфли.

Я медленно сняла одну, потом другую.

– Носки!

Стянула носки. В этот момент в дверь вошла служанка с тазом с водой, поставила его на пол и так же молча ушла.

– Вымоешь мне ноги, а потом будешь лакать из этого таза, и так уж и быть, я оплачу операцию твоей сестре… а насчет матери я еще подумаю.

Зажмурилась и крепко сжала челюсти так, что заболели скулы, глядя, как он откинулся на спинку кресла и занял выжидающую позу, сложив руки за головой.

Глава 9

Я снова начала его бояться, как когда-то, и пусть проблески былого ослепляли до тошноты, я все равно ловила себя на мысли о том, что этот психопат, которым он стал, внушает мне суеверный ужас вперемешку с дикой жалостью и отчаянием. Как бы сильно мне хотелось его исцелить, и в то же время я была бессильна что-либо изменить. Оставалось лишь надеяться на чудо. На ужин снова не пошла и теперь сидела с подносом на коленях и ковырялась вилкой в гречневой каше с кусочками мяса. После стольких дней голодовки мой желудок настолько сузился, что теперь мне хватало и двух ложек, чтобы насытиться. Когда дверь распахнулась и ударилась о противоположную стену, я отпрянула и выронила поднос на пол. От неожиданности сердце замерло в груди и тут же пустилось вскачь, ударяясь о ребра и пульсируя в мгновенно пересохшем горле. Хан смотрел на меня, чуть наклонив голову вперед, как всегда исподлобья. И этот взгляд невыносим, он настолько тяжел, что мне кажется, он давит меня им, как каменными плитами, размазывает по стене.

У. Соболева. «Падение Хана»

Даже когда он бил меня ремнем, я не ненавидела его с такой силой, как сегодня, как в эту секунду, когда стояла перед ним на коленях с проклятым тазом и понимала, что этот человек не отступится, что он будет с наслаждением смотреть на мое унижение. Даже его насилие над моим телом не было столь чудовищным, как это насилие над моей гордостью, над моим существом, над человеком и его достоинством. Никогда в своей жизни я не сталкивалась с чем-то более отвратительным, чем поступки этого ублюдка.

– Добавь мятного мыла. Я люблю, когда пахнет мятой.

Он, и правда, любил мяту, в этом доме везде пахло ментолом. Как ни странно, но и мне нравился этот запах. До того момента, как он сказал, что он его любит. В