У. Соболева. «Невеста для Хана»

В тот вечер я вернулся домой почти ночью. Специально торчал допоздна в офисе, чтоб заморить себя до такой степени, чтобы на нее сил не осталось. Чтобы не прийти к ней, чтобы… да, чтобы не разорвать ее снова и снова.

Я в дом вошел совершенно бесшумно. Тысячи тренировок в Японии не прошли бесследно. После того, как я год не мог спать по ночам и корчился от фантомных болей и ужаса, друг отца Хаким отправил меня в Японию, в один из монастырей. Усмирять дух и плоть, усмирять боль в сердце и в душе, усмиряя боль в теле. Искусство ведения боя, техника самурая. Я изучал его несколько лет и каждый год ездил к своему наставнику и учителю брать новые уроки и практиковаться в опыте.

Под моими ногами не скрипит пол, мои движения почти всегда совершенно бесшумны. Моя чуткая охрана не всегда замечает мое появление. Я знаю, как они называют меня между собой – Шабах (Призрак). Мне насрать. Пока они кланяются в мои ноги, целуют мою руку и подставляют свои спины, защищая меня, пусть называют, как хотят.

Я услышал ее голос… сразу. Несмотря на то, что она говорила шепотом, и я не мог разобрать ее слов, все равно услыхал. Направился туда и. обомлел. Они были там. Она и мой сын. Стояли у стены, и она вешалась к нему на шею. Она обнимала его и тянулась к его губам, умоляя, а его руки впились в ее талию. Ярость была адской, выжигающей все, как серная кислота. Просто смерть была бы слишком ничтожной для них, слишком простой. Эти руки, эти проклятые губы на теле моей… моей сучки. Только моей. Мой сын только что посягнул на мою собственность, посмел коснуться, посмел трогать губами, посмел вообще смотреть на нее без хиджаба. Ревность настолько мощная охватила все мое существо. Я не испытывал ничего подобного никогда в жизни. Ничего настолько ослепительно болезненно черного.

Я убью его!

– Это не я… папа, не я. Это она. Она пришла ко мне! Она просила меня бежать с ней! Клянусь, это не я!

– Рамиль… – тянет к нему руки… она тянет к нему руки!

Молниеносно отшвырнул девку в сторону, а сына впечатал в стену. Это были безжалостные удары. Я не рассчитывал силу, я не контролировал себя и был настолько взбешен, что казалось, я могу убить его несколько раз подряд.

Меня оттащили мои люди, схватили под руки и просто оттащили от окровавленного Рамиля.

– Убью…! Унесите и убирайтесь вон! Вон пошли!

Ревел и смотрел на него сквозь красную пелену. Меня просто раздирало на части. Он сейчас не был моим сыном… Точнее, нет… не так, он был моим сыном, сыном, который посмел тронуть святое – тронуть МОЕ!

Его унесли под руки по коридору, а я обернулся к НЕЙ. К этой шалаве, которая цеплялась за его шею, которая льнула к нему своими губами, трогала его этими пальцами… Пальцами, которыми НИКОГДА не прикоснулась ко мне. Эта ярость и ненависть выжигала мне внутренности.

Вжалась в стену, закрыла лицо руками и трясется, как осиновый лист. Сука. Боится. Так боится, что кажется – ее проклятое, заколдованное тело подбрасывает на месте.

Накажу… я ее так накажу, что она навсегда запомнит, кто такая и чьей она вещью является. Я смотрел на нее и трясся сам, меня выворачивало от одного понимания, что именно они себе позволили, и как я должен ее наказать… Если бы увидел кто-то еще, я был бы вынужден закопать эту сучку по шею в землю и забросать камнями. И ее, и своего сына.

Схватил за волосы и потащил в комнату, пнул дверь ногой и втолкнул туда изо всех сил.

– Ты что делаешь? Ты какого хрена трогала другого мужика? Или это способ покончить с собой, а? Дрянь! Ты взгляда поднять не имеешь права! Взгляда!

– Он… он был со мной до вас… он был моим женихом. Он, а не вы. Вы разлучили нас. Вы стали между нами, вы…

– Заткнись! – и наотмашь ударил по щеке так, что она пошатнулась и тут же закрыла лицо руками. – Только я решаю, на ком женится мой сын, только я даю согласие на брак. Я! Поняла? Я здесь царь, и сам Аллах говорит моими устами!

– Тогда почему ваш отец не благословлял наш брак?

– Почему?

Схватил ее за шкирку и поднял вверх на вытянутой руке.

– Потому что его убили. Потому что ему отрезали голову и вспороли живот, как свинье на вашей бойне. Так же, как и моей матери… сестрам…

С каждым словом моя ярость, мое презрение и ненависть к ней и ко всему, что с ней связано, становились все более обжигающими. ЕГО дочь… дочь того, кто оставил меня сиротой. Снова причиняет мне боль… его плоть и кровь.

Сдавил пятерней ее горло, выдергивая ремень из штанов. Внутри меня разливался мрак, мне хотелось сделать ей больно. Так больно, как было сейчас больно мне от ее… ее прикосновений к нему!

То, как ее руки нежно касались его лица, то, как губы искали его губы… шептали, ласкали словами.

Разорвать тварь, выкорчевать из ее головы даже мысли о ком-то другом, заставить бояться до такой степени, чтоб ее тело тряслось от ужаса. Эта сука принадлежит только мне. Только моя. Только для меня будут распахиваться ее ноги, только для меня открываться этот рот, и только ко мне прикасаться эти руки.

Схватил одной пятерней за запястья, а другой со всей силы ударил ремнем по локтям, по предплечью. Вскрикнула, дергаясь всем телом, а я бил еще и еще. На коже вздувались красные полосы, мне казалось, они вздуваются и внутри моего тела, где-то под моими ребрами. Но я все равно бил. По рукам, по пальцам, задевая свои, а потом наотмашь тыльной стороной ладони по губам, разбивая их в кровь.

– Никогда больше! Ни к кому! Никого! Посмеешь еще раз… отрежу пальцы, вырву язык! Раздеру на куски! Поняла?

Кивает и плачет, в ужасе глядя на мое оскаленное лицо. По ее подбородку стекает кровь, и меня пьянит вид этой крови. Рванул к себе и жадно впился в разбитые губы своими губами. Жадно. Впервые за долгие годы я целовал женщину, я впивался в чей-то рот, и от наслаждения меня пронизало острейшим кайфом, мой язык обезумел, вылизывая ранки и вбиваясь ей в небо, толкаясь в ее язык.