— О лишенная порока! Боги не даруют своей милости тем, кто не совершил тапаса. Это не ложь, но сущая правда. Дай мне труп этого дитяти! — И с этими словами она вырвала мертвого ребенка из рук ошеломленной женщины и умчалась в кромешной тьме к храму на Поляне сожжения трупов, где обитает Идакини, набивающая свое брюхо зарытыми в землю трупами; Идакини тут же пожрала труп этого ребенка. Перед Малади, рыдавшей, словно павлин от удара грома, появился Чаттан и утешил ее:

— О женщина с грацией лебедя! Не страдай и не плачь! Узри перед собой ожившее дитя и возьми его в тени рощи, полной птиц! — И он сам принял образ умершего мальчика.

Малади прижала к сердцу ребенка, который был две капли воды похож на прежнего, и бросилась домой чтобы отдать его матери. Когда мальчик подрос, он стал учеником непогрешимого брахмана, постигшего священные веды, и проник в глубины древнего знание. После смерти родителей этот бог соблюдал все обряда по умершим отцу и матери и решал все споры между родственниками. Когда пришла пора зрелости, он женился на красивой девушке по имени Теванди, сказав ей:

— Пусть оберегают меня твои подведенные сурьмой глаза, прекрасные, как цветы.

Они жили счастливо, но однажды он вновь принял свой вечно юный, нестареющий облик и исчез, наказав жене приходить в его храм. Она ежедневно совершала поклонение перед святыней в его храме, и, когда спрашивали о муже, она отвечала, что ее возлюбленный супруг, наказав ей исполнять различные обеты, отправился паломником по священным местам, и пусть тот, кто повстречает его, приведет его к ней обратно.

Когда Теванди увидела, в какое страдание погружена прекрасная и лишенная изъяна Каннахи, она опечалилась, явилась в храм и возложила перед богом аругу и зерна риса, прося его, чтобы он помог Каннахи вновь обрести мужа. После этого она пришла к Каннахи со словами утешения, говоря, что та вновь познает любовь мужа.

Каннахи отвечала:

— Возможно, что я и обрету вновь его любовь. Но мое сердце сжимается от жуткого сна. Мне снилось, как мой муж взял меня за руку и мы отправились в огромный город. Незнакомые нам люди в том городе обвинили Ковалана в страшном преступлении, и я почувствовала себя так, словно меня укусил скорпион. Когда я услышала о той беде, которая стряслась с моим супругом, я обратилась к самому царю, ища у него защиты для мужа. На царя и на город обрушилось большое несчастье. Я не могу рассказать всего этого ужасного сна, о красавица с тонкими браслетами; все же ты засмеешься, когда услышишь, что сон предвещал счастливое будущее и мужу, и мне после страшных бедствий.

— О ты, украшенная золотыми браслетами, ты не отвергнута своим мужем! — воскликнула Теванди. — Надвигающееся неотвратимо потому, что в прежнем рождении ты нарушила один обет, данный твоему мужу. Чтобы избежать несчастья, тебе нужно пойти к устью Кавери, к той роще, где распускаются красивые белые лилии. Там есть два водоема, посвященных Луне и Солнцу. Совершившие омовение в воде этих водоемах и преклонение в храме Камы будут блаженствовать в этом мире, не ведая мук разлуки со своими любимыми мужьями. И в другом мире в новом рождении они будут наслаждаться счастьем, не разлучаясь с мужьями. В один из дней и ты должна совершить там омовение.

И только украшенная изысканными ожерельями Каннахи успела ответить Теванди, что она не заслуживает такого счастья, как вошла молодая служанка и сказала, что к воротам дома подошел их повелитель Ковалан.

Когда он вошел в богато убранную спальню и увидел, как исхудала в страданиях его любимая жена, он промолвил:

— Я промотал все мое огромное богатство, доставшееся мне в наследство, с танцовщицей, которая постигла искусство обмана. Меня обуревает стыд при мысли о той нищете, на какую я обрек тебя.

При этом горестном признании лицо Каннахи озарилось мягкой улыбкой и она сказала:

— У меня есть еще пара золотых браслетов. Возьмите их!

— О послушай, моя возлюбленная, украшенная дивным ожерельем! Я приму эти браслеты, и они помогут мне вернуть то богатство, что я промотал. Пойдем, о Возлюбленная, чьи локоны украшены редкими цветами, в величественную и славную своими дворцами Мадуру.

И навстречу созревшим плодам кармы они отправились из города, прежде чем яркий свет дня начал изгонять тьму.

***

Сон, приснившийся Канкахи, лишил смысла слова Мадави с большими черными глазами. И плод кармы начал созревать еще прежде, чем ночная тьма была рассеяна дневным светом.

Глава X

В пути

В предрассветной тьме, когда серебристая луна исчезает с неба, на котором мерцают звезды, но еще нет солнца — гла́за вселенной, Ковалан, с сердцем, угнетенным предчувствием кармы, выступил в путь вместе со своей женой. Они подошли к громадным воротам, у которых козел, як и лебедь предавались отдыху вместе со своими подругами, открыли запор и вышли из города. Они обошли кругом храм Сапфироцветного Вишну, почивающего сном Знания на змее Ананте. Затем они прошли мимо семи вихар, возведенных Индрой, где спустившиеся со среднего неба существа объясняли священные слова, возвещенные Обладателем Дхармы[56], которые он соизволил произнести в благоухающей тени зеленолистого древа бодхи с пятью развесистыми ветвями.

Затем они обошли мандру, поставленную джайнами-мирянами для странствующих аскетов. Джайны собираются там в день первого паводка на празднество священной колесницы. Там были устроены особые места для йогов пяти разновидностей[57] в тени дерева ашоки с золотыми цветами. Туда собирались отшельники, давшие обет невкушения мяса, нелживости, нестяжания, обретшие истинный путь. Они прошли через узкий проход в воротах, сквозь который течет людской поток, подобный большой реке, что пробивает себе путь сквозь горные скалы. Они шли вдоль ограды царского сада с тенью от деревьев, дарующей прохладу. Сад был полон дивных цветов; бестелесный Кама послал в дар царю вместе с весною горный ветерок. И, миновав устье прошедшей великий путь и несущей прохладу Кавери, берега которой одеты в цветущие рощи, они направились к западу среди тех цветущих садов, что растут по северному берегу этой полноводной реки. Они прошли около кадама и пришли в рощу с душистыми цветами, что служили обителью отшельнице Кавунди. Каннахи едва переводила дыхание: от усталости готова была переломиться толкая, как ожерелье, талия, натружены были ноги, не привыкшие к долгой ходьбе: на усталость, казалось, жаловались и ее пышные благоухающие волосы. Обнажив свои острые ровные зубы, срывающимся голосом она