Сидевший напротив Ежов выглядел более-менее спокойным, хотя лёгкий тремор державших карандаш пальцев скрыть не мог. Подушку, что ли, на стул подкладывает, чтобы казаться выше?

— Чаю? — предложил он.

— Не откажусь. Если можно, с лимоном.

Ежов поднял трубку телефона внутренней связи и попросил принести два стакана чаю с лимоном. Отдав распоряжения, снова обратил внимание на мою персону.

— В каком году, напомните, Ефим Николаевич, вы родились?

— В 1980-м, 12 декабря, в Москве, — уточнил я дату и место на случай, если нарком собирается ловить меня на нестыковках. — У вас вон, я вижу, мои показания на столе.

— Мало ли, вдруг следователь что-то напутал. А иногда одна буква или цифра решают многое, порой от этого зависит жизнь человека.

Я выдержал его пристальный, немигающий взгляд, хотя очень хотелось отвести глаза. Передо мной сидел человек, отправивший на тот свет десятки, если не сотни тысяч людей. Пусть, возможно, и не стрелявший их лично, но под многими расстрельными приказами стояла его подпись.

Что я ещё читал об этом садисте? То, что он вроде происходил из крестьян, был малообразован и любил лично присутствовать не только на допросах, но и на расстрелах. А потому никаких иллюзий насчёт его человеколюбия я не питал.

Принесли чай и вазочку с печеньем. Стаканы в мельхиоровых подстаканниках с узорами. В золотисто-коричневой ароматной жидкости плавали мелкие чаинки, а на край стакана был насажен кружок лимона. Лимон я отправил в чай, подавил ложечкой, кажется серебряной, и отхлебнул.

Нарком тоже отпил и посмотрел на меня исподлобья:

— При вас были найдены любопытные вещи. В частности, парашют неизвестной конструкции и из неизвестного материала, который специалисты пока не смогли распознать.

— В будущем этот материал называется рипстоп, а в целом это нейлоновая материя.

— Нейлоновая? Мне это слово тоже ни о чём не говорит.

Хм, я почему-то был уверен, что нейлон[6] уже изобретён и за границей наверняка дамы уже фланируют в нейлоновых чулках. Или всё же нет? Знал бы, куда забросит, почитал бы соответствующую литературу.

— Тут вот пишут, что высотомер также необычной конструкции, хотя принцип работы вроде понятен. Там ещё маркировка стоит и дата: 15 марта 2015 года. Конечно, всего этого недостаточно, чтобы однозначно убедить меня в том, что вы и впрямь свалились к нам из будущего, но задуматься заставляет.

— Знал бы, что понадобятся доказательства, захватил бы побольше чего, — хмыкнул я, отправляя в рот приятно хрустнувшее печенье. — Сотовый телефон, ноутбук… Да мало ли, чем вас можно удивить.

— Но самое главное — знание будущих событий. Разве не так?

— Если этими знаниями только можно воспользоваться. А то пустят в расход, как говорится, ни за понюшку табака, и никакой пользы родной стране принести не успеешь.

— И это верно. — Ежов сделал ещё глоток и, понизив голос, спросил: — Так что, меня и в самом деле расстреляют в сороковом году?

— Должны… Если мне память не изменяет. То, что расстреляют, — это точно, как бы вам ни неприятно это было слышать, насчёт даты не совсем уверен, я же не историк, может, и ошибся годом, но всё же, кажется, сороковой.

— То есть подробностей не знаете?

Я пожал плечами:

— Запишут, скорее всего, во враги народа. Как вы Ягоду, так и вас… В это время, по-моему, ничего удивительного, что сегодня ты кого-то расстреливаешь, а завтра уже тебе пулю в затылок.

Ежов поёрзал на месте, затем, не выдержав, встал и принялся расхаживать по кабинету в своих мягко ступавших, начищенных до блеска сапожках. Это продолжалось минуты три, я уже успел допить чай и внаглую доесть всё печенье, когда наконец, опёршись поясницей о высокий для него подоконник и скрестив на груди руки, нарком спросил:

— Ладно, разговор не обо мне, хотя действительно неприятно слышать, что тебя обвинят в измене Родине и поставят к стенке… Вы упомянули, что Советскому Союзу предстоит долгая кровопролитная война с фашистской Германией?

— Да, так и будет. Германия на нас нападёт рано утром 22 июня 1941 года. Первой под удар попадёт Брестская крепость, гарнизоном которой командовал… вернее, будет командовать лейтенант Кижеватов.

— Брестская? Так ведь Брест польский.

— Если ничего не путаю, после начала Второй мировой в 1939 году Брест захватили немцы и по договору передали Советскому Союзу. В Бресте вроде бы даже прошёл совместный парад войск вермахта и РККА.

— Вот как? А почему мы не вступили в войну против немцев?

Ну, о пакте Молотова-Риббентропа не слышал разве что ребёнок, так я и сказал Ежову. На что тот покачал головой и задумчиво потёр пальцами чисто выбритый подбородок.

— А вообще, насколько я знаю из кое-каких рассекреченных документов, начало войны мы провалили по вине безграмотных командиров, пришедших на смену профессионалам. Если память мне не изменяет, к 22 июня 1941 года у нас было 14 тысяч танков против 4 тысяч немецких, 10 тысяч самолётов против 5 тысяч немецких, около 60 тысяч орудий и миномётов против чуть более 40 тысяч у немцев. Однако Гитлер гнал наши войска до самой Москвы в хвост и гриву, одними пленными взяв к зиме более трёх миллионов советских солдат и офицеров.

— Так что же вы предлагаете, выпустить всех изменников Родины и вернуть их на командные посты в советскую армию? А что с расстрелянными делать? С тем же Тухачевским? Не поторопились ли мы его к стенке поставить за подготовку государственного переворота?

— Может, и поторопились, я просто констатирую факты. А ваше дело — думать. Ваше и товарища Сталина. Кстати, а вы не считаете, что мне не мешало бы встретиться лично с товарищем Сталиным?

— Сталиным? — Ежов с интересом поглядел на меня, словно я был каким-то редким экспонатом кунсткамеры. — Ну да, действительно, как же с Генеральным секретарём ЦК не встретиться… Встретитесь обязательно, Ефим… м-м-м…

— Николаевич.

— Обязательно встретитесь, Ефим Николаевич. Но вы должны сами понимать, что у товарища Сталина каждый день расписан по минутам и выкроить время даже для вас, человека из будущего, не так просто.

— Я прекрасно понимаю и готов ждать столько, сколько нужно, хотя лучше не затягивать: наша армия и оборонная промышленность должны успеть подготовиться к нападению фашистской Германии. И кстати, — набрался я наглости, — желательно ждать в более комфортных условиях, чем Бутырская тюрьма.

— Конечно, конечно, я всё прекрасно понимаю. Естественно, в камеру мы вас не вернём, устроим получше.

— Там, между прочим, со мной вместе своей участи дожидались люди, которые явно попали туда по недоразумению.

— Ну, следствие разберётся, кто в чём виноват. — В голосе Ежова прорезался