мгновение завис над гномами, хлопая крыльями и внимательно разглядывая маленьких человечков; повинуясь инстинкту, гномы пригнулись. Этого филина они не знали (это был не Бен); когда птица поняла, что перед ней гномы, она тихонько ухнула и скрылась в темноте.

– Слушай, – сказал Меум Тысячелисту, – мы должны собраться с духом. Так ты скоро сведёшь меня с ума, а бояться тут нечего: все звери и птицы, живущие у ручья, – наши друзья. Что до горностаев и лесных собак, то мы и тут прекрасно сможем о себе позаботиться. Лесные собаки стараются обходить нас стороной, потому что мы пахнем почти как люди. Давай пойдём дальше – скоро рассвет, а мы и мили не прошли. Вперёд!

И, вновь подобрав свой посох и закинув котомку за спину, он первым зашагал вдоль ручья.

Трава и кусты были усеяны белыми лепестками цветов боярышника, похожими на конфетти; ветерок относил эти лепестки к водам ручья, а течение подхватывало и уносило их. Некоторые, попав в небольшие водовороты и воронки, скапливались здесь и кружились в воде, словно сказочные колёса.

Дикие яблони тоже теряли розовые лепестки своих цветков, белые и розовые лепестки смешивались и украшали воды Причуди затейливыми узорами.

В следующие два часа гномы прошли большое расстояние, и с ними не случилось никаких неприятностей. Причудь понемногу сужалась, в этом не было сомнений, а на берегах почти перестали встречаться кустарники. Гномы шли через покосные луга с ещё не скошенной травой, усеянные великим множеством разнообразных полевых цветов, среди которых преобладал нежный арóнник. В отличие от светлого времени суток, глубокой ночью в этих краях стояла полная тишина: птицы давно умолкли, а заросли тростника, где находят себе убежище поющие в темноте тростниковые камышовки, остались далеко позади.

Жаль, что я не могу в полной мере описать ту чудесную летнюю ночь, всю её сладкую нежность и умиротворённость. Теперь гномам пела одна лишь Причудь, и на каждом новом повороте пела на новый лад. Гномы вышли к широкому броду, где вода с громким журчанием растекалась по большой галечной отмели.

– Мы назовём это место Бормочущим перекатом, – сказал Меум.

Он всегда находил удачные названия для новых мест, и во время следующего большого привала нанёс это место на карту.

В траве гудели мотыльки, мимо то и дело пролетали майские жуки. Один ударился о грудь Тысячелиста, тот ойкнул, а Меум вздрогнул от его возгласа.

За ручьём паслись коровы; до гномов доносилось их чавканье и аромат свежей травы. Стояла такая тишина, что было слышно даже урчание в животах этих огромных животных – подобный звук помогает охотнику на слонов ориентироваться в высокой траве. Многие коровы лежали на земле, неподвижные и безгласные, будто вытесанные из камня, – наверное, они дремали.

Тысячелист потянул Меума за рукав.

– Давай раздобудем молока, – прошептал он.

Они перебрались через ручей по отмели, добавив новые нотки в пение Причуди, и прокрались к тому самому месту, где лежали сонные коровы. От разлёгшихся здесь животных шёл крепкий запах: приятный аромат лютиков и травы смешивался с запахом заляпанной грязью шерсти и навоза. Гномам не впервые приходилось доить коров. Это был старый трюк, которому они научились сотни лет назад, ещё до того, как в этих краях была построена первая железная дорога.

Меум держал створку устричной раковины под коровьим соском, а Тысячелист ловко выжал в неё молоко. Стоя под большим выменем, гномы поглядывали вверх, на небо. На фоне звёзд бок лежащей коровы казался огромной чёрной горой. Когда Тысячелист выжимал молоко, глаз коровы приоткрылся, тяжёлые ресницы разомкнулись, и корова беспокойно взмахнула хвостом. В следующее мгновение она могла бы подняться, но раковина уже до краёв наполнилась густым парным молоком, белевшим в темноте.

Отнеся драгоценную ношу обратно к ручью, гномы осушили раковину и почувствовали прилив сил.

– Нет ничего лучше парного молока, чтобы вдохнуть в гнома новую жизнь, – заметил Меум.

– Ах, – вздохнул Тысячелист, вытирая свой маленький беззубый рот, – так-то лучше, гораздо лучше. Именно этого мне и не хватало; теперь я готов ко всему… Чу!

С лугов донеслось пение жаворонка. Занимался рассвет; он приходил крадучись, словно серебристо-серый призрак, и медленно разливался по небу на востоке.

– Солнце встаёт, – прошептал Меум, – скоро будет совсем светло!

Тысячелист зевнул во весь свой беззубый рот.

– Ох, я так устал… Я так устал, Меум!

– Остановимся на отдых, когда проснутся цветы, – ответил Меум. – Нужно идти дальше.

Серебристо-серое небо на востоке светлело. Меум и Тысячелист, подавляя зевоту, шагали вперёд, оставляя позади новые повороты ручья, замечая и запоминая каждую новую заводь, – шагали до тех пор, пока небо не наполнилось пением птиц и сиянием утреннего солнца.

Глава 6

Посторонним вход воспрещён

Вечером, сразу после пробуждения, Меум и Тысячелист обнаружили, что погода переменилась. Они весь день проспали под корнями ивы рядом с глубокой коричневой заводью, которую за многие зимы создали паводки. Голод давал о себе знать, и гномы сразу же принялись готовить снасти для рыбалки.

Хорошая погода, до сих пор сопутствовавшая им, закончилась; небо затянулось облаками и хмурилось, а сильный ветер хлестал деревья и кусты, выворачивая листву бледной нижней стороной вверх. Водная гладь заводи возле ивы подёрнулась причудливой рябью; тростник гнулся всё ниже и ниже под грубыми порывами штормового ветра, рассекая воду своими остроконечными листьями.

Вокруг раскинулись широкие луга; гномы видели, как по луговым травам прокатывались волны, и поверхность лугов волновалась, словно море во время шторма, только здесь вместо воды была трава. Хотя вечер и не был промозглым, гномы закутались в кожаные курточки.

Довольно быстро они выловили парочку окуней и продолжали рыбачить, пока не сломали все крючки, не приспособленные к такому тяжёлому улову. Когда гномы, наконец, смотали удочки, возле корней ивы лежали семь жирных рыбёшек, и, можете мне поверить, очень скоро вся эта добыча была аккуратно нарезана и запечена на костре. Гномы наелись до отвала и какое-то время даже не могли пошевелиться.

– Ночь будто осенняя, – заметил через некоторое время Меум, раскуривая трубку прутиком из костра. – До рассвета начнётся дождь, вот почему рыба так клюёт.

Тысячелист ничего не ответил – он думал о доме, по которому очень скучал, да к тому же ещё и объелся рыбы. Он смотрел, как ветер гнал по траве волны, как кружились в заводи жёлтые клочки пены; чуть выше по течению довольно большой клочок такой пены попал в заросли тростника и застрял там.

Тысячелист думал о том, как уютно было бы сидеть в такую ночь дома, у очага, и смотреть,