сел в грузовик, который вез ящики с овощами на рынки. И в семь часов утра я уже стоял у запертых дверей института культуры. Место было открытое, я малость струхнул и побежал искать, где бы спрятаться. Тут мне помог мой покойничек.

Напротив института культуры у нас парк, в парке большой пруд, в пруду летом плавают лебеди, а на берегу стоит "лебединый домик". Это не значит, что птицы там ночуют. Просто городские власти поставили его для хранения граблей, метелок, лопат и прочего добра, необходимого для ухода за парком. Домик красивый, в древнерусском духе, и когда однажды обдолбанная молодежь его подожгла, дураков осудили по всей строгости закона, процесс был громкий и показательный. Домик восстановили за счет обдолбанных (конечно, их родителей, а родителям в этой истории никакие деньги и связи не помогли отмазать своих обалдуев), после чего все поняли - подходить к нему опасно. Однако ребята из института культуры научились открывать дверь и потихоньку водили туда подружек - романтика же, ночь, пруд, луна, древнерусский терем и поцелуи!

Мой дорогой покойник об этом знал и, как я понял, сам туда кого-то водил. Может, даже Веронику.

Как раз туда я и забрался. Уселся на перевернутый ящик, среди груды новых метелок, и включил в голове оперу "Иоланта". Окон в домике не было, было их декоративное подобие снаружи, я время от времени высовывался, чтобы посмотреть на институтские двери. И как же я там тосковал! Когда мои сверстники водили девчонок в этот домик, я учился, и меня подобрала соседка, которой между разводом и новым браком нужно было чем-то занять себя. "Лебединого домика", впрочем, еще не было...

А когда мой покойник водил туда Веронику?

Я был с Маринкой-Ингой? Или уже с Аллочкой? Я приходил с работы домой, и все у меня было хорошо - еда на столе, телевизор в углу, женщина в постели...

Старый дурак!

Старый - не значит, что много лет прожил. А значит, что молодости у тебя не было!

Но, может, еще не все потеряно?

Вон мой покойничек, судя по всему, до смертного часа влюблялся, бегал за девочками, балдел от прекрасной музыки. И от избытка чувств играл, играл, играл!

Ну что же, и я сыграю. В игру с убийцами. Каждому - свое.

Мне удалось перехватить тех девчонок и вместе с ними войти в институт. Они мне сразу объяснили - с начала августа могут приходить, заниматься в зале, и Николай Борисович приходит - ведет "урок", причем бесплатно. Нельзя в танцах делать большой перерыв, а летом, в жару, заниматься даже полезно - мышцы уже разогреты.

Я спросил про Хельгу.

Оказалось, Хельга и ее мамочка - живая легенда института. И все очень рады, что девица убралась из Протасова. Мамочка совсем задолбала институтское начальство, а доченька со всеми ссорилась, потому что все - бездари, а она - гениальная певица.

- И что, в самом деле - гениальная? - спросил я.

Мои девчонки только поступили на первый курс хореографического отделения и почти с Хельгой не сталкивались. Но про ее скверный нрав были наслышаны. Однокурсницы Хельги по всему институту разносили слухи о мадам Дударь и ее любовниках. Девчонки - народ ядовитый. Как-то они догадались, что мадам Дударь шла к вершинам успеха по смятым чужим простыням.

- А помните, как мы впервые встретились? - спросил я. - На набережной? Вы туда еще своего педагога привели.

- Ага, к Канату Айткуловичу! - вспомнила та, от которой я был почти без ума, а звали ее Гаяне. - Мы знали, что он поможет.

- Канат - это разве имя? - удивился я.

- Казахское. На самом деле очень красивое имя, означает "крыло", - ответила русоволосая, синеглазая Таня. - А знаете, как мы с ним познакомились? Он тоже приходил в институт, спрашивал про Хельгу.

- Ну, мы ему все и выложили! Все что знали! Как она Галину Петровну до слез довела! - и дальнейшие подвиги студентки Хельги девчонки излагали хором. Подвиги были отвратительные, и улаживать конфликты прибегала мадам Дударь.

- А как вышло, что вы повели к нему вашего балетного педагога?

Девчонки засмущались.

- Ну вот как-то так... У Николая Борисовича что-то с памятью стало... Он старенький, но педагог - зашибись! Классный педагог, почти не ругается! Вот раньше был Евгений Павлович, девочки с третьего курса рассказывали, чуть что - орет: это не балерина, это мясокомбинат! А мы в балете танцевать не собираемся, мы будем в домах культуры работать! Подумаешь, два лишних кило! А Николай Борисович вообще нам всем - как родной дедушка!

- И все-таки - почему вы его повели не к врачу, а к художнику?

- Понимаете... Канат Айткулович - не совсем художник... - тихо сказала Гаяне. - Он, он... ну, не знаю, как объяснить... Он что-то такое видит, чего обычные люди не видят...

Вот уж точно, подумал я. Но спросил не о художнике:

- Девочки, а не встречал ли кто в обществе Хельги и ее мамаши высокого, старого, лысого дядьку, голова - прямо как колено, хромает, ходит с палочкой?

- Да мы и саму-то Хельгу очень редко видели, - ответила Таня. - Мы поступили - а ее через полгода мамашка в Москву увезла.

- А я такого дядьку видела, - сказала Рита, самая маленькая из девчонок. - Только не живого.

Меня аж передернуло - как будто мне мало одного покойника!

Оказалось - она гуляла поздно вечером со своим парнем по набережной. Там сидел художник и сочинял портрет несуществующего человека с рогами. Уж как он мог это проделывать почти впотьмах - Рита объяснить не могла. Но белые и желтые блики буквально испускали свет. А лысина человека была розовой - такого цвета, который Рита назвала няшным и мимимишным. Я понял, насколько отстал от жизни.

- А рога? - спросил я.

- Рога, кажется, желтые, вот такие.

Рита показала, раздвинув пальцы, расстояние сантиметров в двенадцать.

Стало ясно - нужно встретиться с этим Канатом Айткуловичем. Для начала - поблагодарить за то, что он своей серебряной стрелой вывел из строя моего киллера. А потом... Потом - рога. Он же и на портрете, который условно можно считать моим, их изобразил... Орудие связи с тем светом, что ли?

Я хотел отвести девчонок в кафе, отблагодарить их мороженым, но они отказались - у них был "урок". Девочки уже научились соблюдать танцевальную дисциплину.

Я бодро вышел