быть, улыбнуться. Сил вставать к тебе в этом мареве не было совершенно, и я просто жду, когда ты вернешься, чтобы потом, проснувшись паскудной ночью, смотреть на твою фотографию, где ты, такая злая по сути девочка, может быть, психопатка, жестокая тварь, злая собака, с помятым от нежности, родным, страшным лицом, смотришь в объектив всего одну секунду, чтобы снова вернуться в мои объятья.

Вершины

Вон в тех деревьях я нашел девчонку. Сутки мыкались по оврагам и лесопаркам, клеили ориентировки, гудели в сети. Споткнулся лучом фонаря и осел – горло истыкано, шорты затоптаны, лежала пару дней. Рядом появились люди, кто-то дал мне воды. Трясло.

У зверей так не бывает, это люди горазды. Непроглядная жизнь, без любви и жалости. Далекая, чужая, не моя.

Моя рядом, в золотом свете. Сквозь стекло, в пляске отражений она выглядит восхитительно огромной. Нежный рот приоткрыт, подбородок сложился в несколько белых упругих валиков, тоненькой струйкой стекает прозрачная сладкая слюна. Открываю дверь и слышу мерный храп. Алена дремлет сидя. Снежная вершина в сугробах молочной белизны. Кладу голову на расплющенную, растекшуюся ляжку. Забывая дышать, смотрю, как дышит она. Сатиновый халатик – индивидуальный пошив – добавляет молоку проблеск жемчужного глянца. Непомерная, нечеловечески огромная грудь раздается, как капюшон кобры. Алена морщит лицо, медленно открывает глаза и фокусирует взгляд на мне:

– Дорогой, а эклеры остались?

Вчера весы показали счастливые сто сорок. Я всмотрелся в дрожащую стрелку, пошатнулся, прошептал: «Выходи за меня». С достоинством горы она сошла с весов, белокурая, голубоглазая, ангел и облако, сливки и мед. Улыбнулась легонько, выдохнула: «Да». А потом ванная. Встала на четвереньки, взбил мыльную пену на ее коже, прошелся между складок, смыл теплой водой. Скользкая, в мелкой росе, Алена оперлась на меня. Если б поскользнулась и рухнула – убила бы. Счастливая смерть. Я обернул ее пушистым полотенцем, неспешно ступая, пошли в кровать. Дал отдышаться, разделся, лег рядом. Хотел ее невозможно, но Алена тут же заснула, такая большая и беспомощная. И не заметит, если потрусь о бедро. Кожа, пересеченная картой растяжек, подрагивала мелкими волнами. Я вжимался сильнее, врастал в нее телом, сладко корчился. Наконец затих. Мягкая ласковая рука погладила голову – разбудил все-таки.

Не помню, чтобы когда-нибудь бывал так счастлив. Но стремление к большему зудило, лишало сна. Бывало, перед рассветом выходил на балкон. Мучился сизой далью, брал сигарету, потом другую. Алена весит сто пятьдесят, сто семьдесят, двести. Как и все совершенное, неподвижна. Недосягаема для зла внешнего мира. На кровати для меня остается только узкая полоска, и я засыпаю, как младенец.

Только капризы вырывали меня из лучистого оцепенения. Началось с малого – она постоянно жаловалась. Суставы, живот, одышка – бог знает что еще выдумывала, пока я на работе. Слушал внимательно, кивал. Как-то заметил, что голос совсем тонкий, и поразился контрасту с ее гипнотически низким храпом. Предлагал еду, и Алена тут же прекращала все глупости, жевала. Затем легонько отрыгивала и забывалась в дреме. В такие моменты она была только моей.

– Я не могу есть! В кишках одни камни! Болит уже дня три. – Она пищала так, что резало уши.

Делал сочувственное лицо, не унималась. Нашел что-то, развел в воде, дал. Приказал пить. Она глядела в упор и не двигалась. Повторил громче. Повела подбородком, будто очнулась, моргнула, опустошила глотком. Хорошая девочка. Минут через двадцать спросил, что она хочет из еды. Горячие сэндвичи, куриные ножки в панировке, шоколадные кексы, шоколад, какао – обычный заказ. Доставка приехала быстро – нас запомнили и старались угодить. Алена впивается зубами в хрустящую куриную кожу и блаженно жмурится. Пока жует, на лбу выступает пот, под мышками растекаются темные болотца. В углу кровати растет гора пластиковой тары.

– Помоги встать! – утробно мурчит она.

Наваливается на меня, поднимается с торжественной медлительностью, пыхтит. Дверь уборной захлопывается, я привык, что это надолго, и чувствую неладное не сразу. Стучусь, в ответ молчание. Дергаю ручку – закрыто. Бью ладонью и зову ее – ничего. Пулей несусь за отверткой, откручиваю ручку, открываю, вижу – склонилась на коленях над унитазом, выпятила пухлые губы. Бурой гирляндой изо рта тянется рвота, пахнет непереваренным, острым.

– Так ты, значит… – в беспамятстве тяну за волосы, бью по безвольным щекам, кричу. – Специально все это, да?

Голова Алены падает на грудь. Не отвечает.

– Оставить тебя здесь на всю ночь?

Смотрит в пол.

– Нет или да?

Качает головой. Подбородок и щеки мокрые от слез. Что делать, люблю. Поднял кое-как, обмыл лицо, дал воды. Когда легли, тут же уснул – устал. Утром чмокнул в лоб, ушел работать, все думал, как она там. После обеда объявили новый поиск – девушка, двадцать два года, рост средний, телосложение хрупкое. Я доброволец-поисковик уже два года. Не могу быть в стороне, когда другим плохо. Закончил с работой, плюнул на все и пошел помогать – ну а что, у меня рука легкая. Ближе к полуночи вернулся, смотрю – Алена сидит в одном ботинке в прихожей, ревет.

– Далеко собралась, а? Отвечай!

– К маме.

– Нужна ты больно маме!

Отобрал смартфон, довел до кровати, закрыл дверь. Придавил шкафом, чтоб наверняка, – пусть подумает в одиночестве. Сам остался на кухне, с кровоточащим сердцем – бедняжка совсем одна, без ужина. Просмотрел телефон – ничего. С матерью недели три не говорила, других подозрительных переписок нет. Выпил валерьянки, успокоился. Пусть сама все поймет. Так будет лучше. Свернулся на складном диване, прислушался – тишина. Стальная женщина. Вечером обошел ее любимые фастфуды, заглянул в кондитерскую. Отодвинул шкаф, отворил дверь, зажмурил нос – оправлялась в таз. Растрепанная, с тяжелыми тенями под веками, Алена смотрела в одну точку. Открыл окна, поставил перед ней пакет с едой, спросил:

– Любишь меня?

Вяло разжала челюсти, что-то пробормотала. Взял пакет, достал соус, обмакнул картошку фри и отправил в рот. Проглотил, повторил вопрос. Ее глаза заблестели, тело задрожало, твердо и уверенно, что есть мочи она ответила: «Да!» Я распаковал большой, еще теплый бургер и прислонил к ее губам. Капал соус, валилась зелень, с подбородка свисал сыр. На следующий день мы подали заявление в ЗАГС.

Труп девушки нашли за гаражами, у школы. Тощая, как мужик – и кто позарился только? Алена расстроилась, но ненадолго:

– Ну уж мне-то бояться нечего. Я на улице полгодане была.

Добровольцем я больше не выходил.

Змея

У Тани два худых пегих хвостика, содранные коленки, желто-зеленые, как у рептилии,