что имело для нее значение. Она была в ужасе от того, что случится с ним, когда он будет расти в этом мире, но я заверила ее, что с нами он будет в безопасности. Я… я не могу точно говорить за нее, но я думаю, что она была почти рада уйти, что для нее все наконец закончилось.

Слова Шейн убивают меня сильнее, чем она когда-либо могла себе представить, мысль о том, что Фелисити так долго терпела этот ад в руках моего отца и меня не было рядом, чтобы спасти ее. Что она подумала обо мне?

Леви подходит ближе, становясь прямо за спиной Шейн, его рука опускается ей на плечо.

— Где ребенок, Шейн? — спрашивает он, задавая единственный вопрос, на который я чертовски боюсь услышать ответ. — Что с ним случилось?

Шейн смотрит на меня, в ее глазах снова появляются слезы.

— Я пыталась остановить его, — говорит она, задыхаясь от рыданий, которые застревают у нее в горле. — Но твой отец… он… он…

Мои глаза закрываются, когда всепоглощающее горе овладевает мной. Ранее она сказала, что с ним все в порядке, но я не поверю этому, пока не услышу, что именно произошло.

— Выкладывай, — рычу я, смесь разочарования, вины, страха и опустошения создает отвратительную смесь.

— Он был здесь все это время, наблюдал, как она умирает, и он просто… он ничего не делал, только смотрел, — плачет она, слезы текут по ее окровавленному лицу. — Я пыталась убежать с ребенком, но он преградил мне путь. Мне некуда было идти, и он… Он одолел меня. Он забрал ребенка и пообещал, что использует его как оружие против тебя. Клянусь, — добавляет она, ее неистовые рыдания разрывают мое и без того разбитое сердце. — Я держалась за него так долго, как могла. Твой сын… его больше нет. Твой отец забрал его, и я не знаю, где его искать.

С этими словами я бросаю последний долгий взгляд на тело Фелисити, любуясь лицом, которое я больше никогда не увижу полным жизни. Я поднимаюсь на ноги и ухожу к чертовой матери.

8

Шейн

Тело Фелисити покоится в багажнике внедорожника, запах обжигает мой нос, как и последние четыре дня, заставляя меня заново переживать каждый гребаный момент из моего пребывания в подвале Джованни. Роман не мог оставить ее здесь, и я его не виню. Если бы я могла взять ее с собой, когда впервые сбежала, я бы так и сделала. Я бы сделала все, чтобы попытаться исправить то, что произошло там, внизу.

Роман убил меня сегодня. Видеть сильную агонию в его глазах было самым тяжелым, что я когда-либо выносила. Я никогда не испытывала такого сильного горя, как это, и быть той, кто должна была сообщить новости, той, кто могла бы спасти ее, и той, кто несет личную ответственность за то, что позволила их отцу сбежать с его новорожденным сыном… да, груз, который, как я думала, свалился с моих плеч, снова обрушился на меня дополнительными кирпичами.

Он никогда не простит меня за то, что я позволила ей вот так умереть, и я чертовски уверена, что он не простит меня за то, что я позволила забрать его сына. Я была слаба в той камере. Я была в отчаянии и подвела его. Я подвела их всех.

Роман сидит впереди с Маркусом, в то время как Леви сидит сзади со мной, его рука крепко обвивает мое тело, а моя голова покоится на его большом плече. Доу лежит по другую сторону от меня, свернувшись клубочком, и тихо отдыхает, положив свою большую голову мне на колени. Внедорожник огромен, но на заднем сиденье просто не хватает места для нас с Леви плюс огромного волка. Ей было бы удобнее в багажнике, но поскольку Фелисити там, мы не хотели рисковать.

Я пальцами зарываюсь в мех на макушке Доу, и она мягко шевелится на мне только для того, чтобы сделать вид, что устраивается поудобнее, молча умоляя меня почесать ей голову. Я пальцами двигаюсь туда-сюда, нежно массируя ее за ушами, и низкий стон вырывается из ее груди. Боль разрывает меня от осознания того горя, которое она, должно быть, испытывает из-за того, что ее брата нет здесь, с нами. Они были как горошины в стручке, всегда вместе, сеяли хаос в замке и делали все, что в их силах, чтобы превратить мою жизнь в сущий ад. Как будто у них было какое-то соревнование между собой, кто быстрее всех подействует мне на нервы, хотя Дил выигрывал это соревнование каждый раз. У него был дар к этому, но в его иссиня-черных глазах безошибочно читалась доброта.

Я избегала этого вопроса, не готовая услышать все ужасные подробности падения Дила, но я обязана это услышать ради него. Он защищал меня ценой своей жизни там, в лесу. Меньшее, что я могу сделать, это услышать о его последних минутах и выразить ему должное уважение.

— Дил? — спрашиваю я низким и неуверенным тоном. — Что… как он…

Тяжелый вздох вырывается из глубины меня, и я позволяю остатку моего вопроса исчезнуть, слова слишком трудны, чтобы произнести их вслух. Чувствуя взгляд Леви, я поднимаю голову с его плеча и встречаю его затравленный взгляд.

— С ним все в порядке, — бормочет он.

Я хмурю брови, и снова смотрю на Доу.

— С ним все в порядке? — Спрашиваю я, повторяя его слова и качая головой. — Нет. В него стреляли. Я слышала, как он выл. Он не мог пережить этого.

Маркус что-то ворчит с переднего сиденья и оглядывается на меня, его губы кривятся в веселой усмешке.

— Ты действительно думаешь, что Дил позволил бы одной-единственной пуле прикончить себя? Этот большой ублюдок разжевал бы ее и выплюнул с другого конца. Он воин, Шейн. Такой же, как ты.

Мое сердце трепещет, ускоряя ритм, когда свежая надежда разливается по моим венам.

— С ним все в порядке? — Я спрашиваю снова. — Я подумала, что, поскольку его здесь нет…

Рука Леви опускается на мое бедро, нежно сжимая и заставляя меня снова посмотреть на него.

— С ним все в порядке, — бормочет он. — Мой отец никудышный стрелок. Пуля пробила ему живот и задела некоторые внутренние органы, но мы доставили его в ветеринарную клинику как раз вовремя. Он дома, выздоравливает, и поверьте мне, он разозлен, что не смог приехать. Но это было бы слишком большой нагрузкой для