— А почему? Этот Шершил чаем, что ли, заведует?.. Наш пучеглазый лавочник — тоже вредина. У! Заупрямится — сладу нет.

— Ну, ваш пучеглазый, аксакал, — просто щенок. А вот господин Черчилль вас яро ненавидит. И вы, конечно, спросите — почему? — Таутан полез рукой в карман, чтобы достать заветный пузырек, но тут же вспомнил, что уже дней десять не закладывает насыбай. — Я вам отвечу. Во-первых, вы член колхоза. Так? Уже тем самым вы Черчиллю враг…

— Ойбай, дорогой, что ты говоришь?! Никогда никому врагом я не был!

— Подождите, подождите. Во-вторых, вы отец ударника-орденоносца. Ну, это еще полбеды. А ведь вы гордитесь сыном, одобряете его поведение. Так? Следовательно, вы еще раз Черчиллю враг…

— А что, мой Бекбаул там, на канале, с Шершилем, что ли, поцапался?

— Ойпырмау, аксакал, ну чего вы все перебиваете? Отсюда, из того, что я сказал, вытекает вывод, можно сказать, политический вывод, что господин Черчилль никак не желает, чтобы вы втихомолку наслаждались курчавохвостым чаем. И самое печальное то, что я, один из руководителей колхоза, ничем не могу вам в этом вопросе помочь. Ну, а что касается известки, то, пожалуйста, в любое время протяну вам руку помощи…

Таутан с видом человека, до конца исполнившего свой долг, указательным пальцем погладил кончики усов, швырнул подушку к стенке и улегся на другой бок. Старик Альмухан отвернул край дастархана, благодарственно помянул всевышнего и встал.

— Старуха, подай-ка кумган. Пора совершить вечерний намаз.

Едва отец вышел, молчавший до сих пор Бекбаул приподнялся, всем телом повернулся к шурину.

— Хочу с тобой посоветоваться, Таке. Завтра собираюсь на Ащы-кудык. Клевер сеять. Дело для меня новое, но раз баскарма приказал — ничего не поделаешь. Надо освоить, говорит, гектаров тридцать целины. Скажи: как трудодни начисляться будут? Как на бахче или по-другому?

Для Таутана это было неожиданностью. Ну, Сейтназар, погоди… Он, Таутан, член правления и главный бухгалтер, не знает, что творится в колхозе! Вот дожил, а?! О намерении вспахать нетронутый надел возле Ащы-кудыка он слышал. Но о том, кого собираются туда послать, председатель ни единым словом не обмолвился. Втихомолку, значит, орудует сынок дамуллы. Дай ему волю — колхоз в свою вотчину превратит. Что ж, учтем! Придет срок — Мангазин тебе за это сполна выдаст.

— Клевер сеять, говоришь? — Таутан насмешливо покосился на зятя. — Ну, и какая у тебя должность?

— Какая может быть должность? Звеньевой…

— Ты — звеньевой? Кавалер ордена Трудового Красного Знамени, прославленный на всю республику мираб, деятель, можно сказать, и вдруг — звеньевой?! С утра до поздней ночи околачиваться в знойной степи, не есть, не пить, покрикивать на пять-шесть баб… полно, зятек… разве это твой удел?! Пойми, это же откровенное издевательство над тобой!

— Как это?

— Тьфу! Еще спрашивает! Да ты что, цены себе не знаешь?! — Таутан в раздражении отшвырнул подушку к стенке. — Ну, подумай, дурья башка: кто ты и кто Сейтназар? Да по сравнению с тобой Сейтназар это… это, чепуха, мелочь, козявка, о которой и говорить-то не стоит! Да что там Сейтназар — я, главбух, как никто знающий свое дело, и то рядом с тобой — ничто! Но ты мой зять и потому душа болит. Понял?.. Такого знатного человека, как ты, выпроводить в Ащы-кудык, на край света — это, дорогой, более, чем издевательство. Это вроде бы высылки. В старину, в царское время, правители таким образом избавлялись от неугодных соперников. Да, да… Верь, не верь, а Сейтназар, пользуясь твоим иростодуши-ем, хочет тебя держать подальше. Ты растущий кадр, сын бедного скотовода, а не дамуллы, как некоторые там… и ты можешь руководить колхозом, а тебе суют в руки старый, ржавый кетмень. Где ж тут справедливость, спрашиваю я тебя?!

Бекбаул смущенно улыбнулся.

— А что я буду делать… если не клевер сеять?

— Другой работы, что ли, нет?! Недавно Сейтназар снял бригадира отделения Кара-Унгир. Оказывается, колхозное добро себе присваивал. Пожалуйста, место свободно. Вполне подходит для сына Альмухана. И я, между нами говоря, не раз намекал на это председателю. Так почему он от тебя отмахивается? Ведь на строительстве ты доказал, на что способен. И работать, и людьми руководить. Читать-писать умеешь, в политике разбираешься. Ну, что еще надо? Где он еще лучшего бригадира найдет?!

— Э, да ладно! Не хочет — пусть подавится! Не был бригадиром — и не надо. С голоду не подохну!

— Так-то оно так. Но ты же джигит! И должен постоять за свою честь. Или… может, ты председателя боишься?

— Это еще почему?

— Не знаю. Может, причина есть? Слышал я, бабы шушукаются… будто с Нурией, что ли, снюхался… А, зятек? Может, оскорбленный муж пытается этаким образом отомстить удачливому сопернику? Хе-хе-хе…

Бекбаул нахмурил брови, закусил губу, растерянно замолчал. Таутан, игриво прикрыв ладошкой рот, похихикивал… Он был доволен, что так ловко задел зятя за самое больное место.

IX

Сейтназар, поскребывая подбородок, мрачно задумался. На розоватой плеши между редкими, зачесанными назад волосами выступил мелкий пот. Видно, давно не брился председатель: щеки были обметаны рыжеватой щетиной. От бессонницы маленькие серые глазки слезились, веки воспалились, лицо осунулось.

Полчаса продолжается словесная перепалка с Бек-баулом. Недавний мираб наотрез отказался ехать на Ашы-кудык и сеять клевер. Причина? Никогда с клевером дела не имел и боится, что не сладит с обязанностью звеньевого. Если нет другой подходящей работы, будет по-прежнему ковыряться на бахче. Май только начался, еще не поздно сеять арбузы и дыни. Но председатель и слушать об этом не желал. Человек он был крутой, властный, привык к беспрекословному подчинению, и теперь выходил из себя оттого, что Бекбаул, рядовой колхозник, решительно не поддавался его уговорам. Правда, джигит отличился на стройке. Заработал орден, какой председателю и во сне не снился. Прославился, авторитет заимел. Все это, конечно, следует учитывать, орденоносцу необходимо воздавать заслуженные почести. Однако нельзя же, чтобы он на голову сел. Вежливость, скромность и орденоносца украшают. В колхозе скот есть? Есть, хотя и маловато. Корм ему нужен? Нужен. А в Ащы-кудыке пустует земля. Воды там нынче — залейся. Недаром ведь канал рыли. Клевер облагораживает, разрыхляет почву. Через год там можно разбить бахчу, выращивать отменные арбузы и дыни. Конечно, этот упрямец понимает все не хуже председателя. Ранее, бывало, возражать ему и в голову не приходило. Все делал, что приказывали. А теперь заартачился, как необъезженный конь. Вообще распустились люди. Привыкли возле дома копошиться, у очага, рядом с бабой и детьми. А тут