звезды на черном небе. В раздольной степи под беспредельным небом житейские заботы, волнения и повседневная суета кажутся ничтожно мелочными, далекими. Но коротка летняя ночь. Величественно занимается заря, всходит солнце. И опять продолжается все та же кутерьма. Вредина весовщик придирается к каждой дыне. По нему получается, что все они неизменно помятые, побитые, перезрелые, гнилые. И начинаешь уламывать наглеца, упрашивать, умолять, улещивать. И отцом родным назовешь, и братом, и дядей. Ничего не поможет. Тогда терпению приходит конец и от досады начинаешь нажимать на глотку. Но и у весовщика глотка луженая: не перекричишь, не переорешь. Однажды Бекбаул нацепил свой орден и грудью пошел на него. "Ты! Разинь-ка пошире гляделки! Над кем куражишься, знаешь?! Думаешь, с темным казахом дело имеешь?! Смотри!" А весовщик этот и глазом не моргнул. "Подумаешь: кочка на ровном месте! Побрякушку повесил, а сам быкам хвосты крутишь. Был бы важной шишкой, на иноходце бы гарцевал, как Сейтназар-баскарма!.." И пошел, и поехал…

Вот так, всюду преследует его тень Сейтназара. Как в старинной поговорке получается: "Куда ни пойдешь — везде могила Коркута".

Иногда Бекбаул спрашивал себя: а что бы было, не прославься он на строительстве канала? Жил бы, пожалуй, тихо-мирно и не терзал бы себя мыслями об ущемленном достоинстве и самолюбии. Отсюда можно сделать вывод, что лучше и проще живется обыкновенным смертным. Они не ведают зависти, ревности, душевных мук. Смута человеческая начинается там, где рождаются зависть, взаимная неприязнь, недоброжелательство. Конечно, хорошая зависть, желание быть лучше, недовольство собой — сами по себе не страшны. Они подталкивают человека, держат его в напряжении, ведут к доброй цели. Но бывает и наоборот. Беспокойство загоняет тебя в тупик и вместо движения вперед начинается топтание на месте. Тогда мрачнеет душа, ожесточается сердце, и, снедаемый черной завистью, злобой, ты видишь вокруг одно плохое.

Именно в таком состоянии пребывал сейчас Бекбаул. Ему все время чудилось, будто кто-то вспугнул жар-птицу, севшую было на его голову.

Порой он говорил себе: да на кой дьявол сдался мне Сейтназар? Он такой же грешник, как все. И ничто от него не зависит. Просто везет — и все. Заупрямилась, отвернулась судьба. Но тут же передумывал. Вспоминались слова отца: "Сынок, не ссорься с баскармой. К добру вражда не приведет. Уповай на аллаха. Не обязательно лезть в начальство. И так с голоду не пропадешь". Опять Сейтназар! Шагу без него не ступишь! Сам же его, рядового кетменщика, выдвинул, прославил, а теперь относится к нему, как ко всем остальным. А разве Бекбаул — один из многих? Разве он стоит наравне с другими?

Оу, как жить дальше? Вот, например, недавно на стане состоялось открытое собрание по итогам десятидневки. Бекбаул попросил слово, но председатель отмахнулся: "Товарищи, прения прекращаются. Если будут предложения — подавайте в письменном виде мне". Вот те раз! Бекбаул вспыхнул. "Как так? Нам средь бела дня рты затыкать?! Прошу пять минут. Скажу о безобразиях на приемном пункте". "Нечего зря болтать! — отрезал председатель — Райисполком в курсе. Все дело в том. что не хватает вагонов для погрузки дынь. Понятно?" "Понятно-то понятно, — не унимался Бекбаул. — Но имею я право сказать свое мнение перед коллективом?" "Э, дорогой, оставь! — Председатель поморщился. — Не время языком чесать да байки слушать!" Бекбаулу при-шлось сесть, так и не выступив. Но это еще что?! На том же собрании за хорошую работу многим колхозникам выдали чей, сахар, материал, а Бекбаула опять обошли. Еле дождавшись конца собрания, Бекбаул подошел к баскарме. "Оу, уважаемый! Что же это получается? Где моя доля?" Сейтназар ответил походя: "Не обижайся. На этот раз мы премировали тех, кто работает на ответственном участке. А в следующий раз — учтем". Выходит, возить на станцию арбузы и дыни — не ответственная работа. Что ж, пожалуй, верно. Какая тут ответственность? Любому старикашке по плечу. Вон, к примеру, Карл Карлович возит молоко из Кзылкума аж в раймаслопром. Значит, для здорового, плечи в сажень, джигита такая работа — просто насмешка. Позор! И придумал это опять-таки Сейтназар.

На другом собрании председатель завел такую речь: "В нашем колхозе появились отдельные товарищи, которые отказываются выполнять поручения и увиливают от работы. По-видимому, они надеются на заступничество родственничков, из тех, кто с папками под мышкой ходят. Однако должен напомнить: порядок и дисциплина существуют для всех. Есть у тебя благодетель-заступник или нет — ты обязан работать наравне со всеми!" Намек был прозрачен: благодетель-заступник с папкой под мышкой, конечно же, — Таутан, а нарушитель порядка — Бекбаул.

Не знал Сейтназар, что эта речь ему дорого обойдется. Он сам подкинул полено в разгоревшийся костер ненависти. Таутан решил действовать.

— Бекбаул, так жить дальше нельзя. Чем больше ты в кусты, тем сильнее он тебя по башке…

— А что делать? — беспомощно спросил Бекбаул.

Мангазин подсел поближе, воровато оглянулся по сторонам, посопел, понизил голос.

— Есть один-единственный выход… — Таутан достал из нагрудного кармана кителя бумагу, сложенную вчетверо, и протянул Бекбаулу. — Вот тут записаны все неблаговидные делишки баскармы за последние четыре года. Мне ведь все известно. Недаром столько времени торчу в конторе. Здесь, как в священном писании. Прочти, поставь свою подпись и верни мне. Остальное — моя забота. Пошлю бумажку куда надо. И тогда полюбуемся на нашего самодура. Плюнь мне в рожу, если он не полетит вверх тормашками!

Бекбаул расправил лист бумаги, но читать не стал.

— Оу, что это получается? Может, проступков-то у Сейтназара и нет? Нам же люди в глаза плюнут!

— Сказано: не сомневайся. Знаю, что делаю! Прочти, если не веришь. И распишись!

— Ты раскрыл преступление, ты и подпиши!

— Тьфу, бестолочь! — Таутан от досады хлопнул себя по коленям. — Да пойми ты: как я подпишу, сидя с ним в конторе рядом?! А, ойбай?! Кто мне поверит? Скажут там, наверху: не поладили, мол, начальники. Не поделили что-то. И прикроют дело. Не дадут бумаге ход. А то еще вызовут и отчехвостят. Ты что, дескать, до сих пор молчал, главный бухгалтер? Председателя-жулика покрывал? Значит, сам ты кто? Понимаешь? А с тебя никакого спросу. Ты рядовой колхозник. К тому же знаменит на всю область. Отмахнуться от тебя нельзя. Не имеют права! Вот и…

— Но… наверняка проверка будет, комиссия прискачет?

— Разумеется. Но тебе-то что? Не тебя же проверять будут, а Сейтназара-паскуду…

Бекбаул, шевеля губами, принялся читать. Ровные, как нанизанный жемчуг, аккуратные буковки запрыгали, замельтешили перед глазами. Он ничего не мог понять. Дойные коровы, нечестно распределенные между колхозниками… Разбазаривание колхозного имущества… Злоупотребление властью… Вначале он